Риск

На конкурс "Эхо Великой Победы"

Риск

Рассказывает ветеран ВОВ Николаев Тимофей Никанорович.

— В танковые десантники я из–за ранения в ногу уже не годился, а вот в шоферы... на вторую половину войны, надо полагать, сам Бог распорядился меня затесать.

К удивлению школьников, Тимофей Никанорович вдруг с озорством запел речитативом:

...Мы вели машины,

Объезжая мины

По путям–дорогам фронтовым.

Эх, путь–дорожка фронтовая,

Не страшна нам бомбежка любая.

Помирать нам рановато

Есть у нас еще дома дела!

Так, ребята, пелось в песенке «о фронтовом шофере». Конечно, песенка эта бодряческая, но что сделаешь, «из песни слов не выкинешь». На самом деле однажды на войне мне пришлось вести машину по минному полю. Трудно поверить, но был такой случай со мной. Рисковым парнем я сам себя никогда не считал, но в тот раз без риска было нельзя. И все только потому, что я знал больше о фронтовой обстановке, чем положено было знать рядовому шоферу. Случилось так, что сам командующий 3–им Украинским фронтом генерал армии Толбухин Федор Иванович нагрянул в нашу армейскую автороту ранним утром. Я, как старшина автороты, доложил ему честь по чести о том, что «студеры» и «захары» наши горючим заправлены, кузова снарядами загружены и готовы немедленно следовать по намеченному маршруту, в район рассосредоточения танковой дивизии полковника Иванцова. Рапортую, значит, я генералу, в струнку тянусь, а лицо у него такое... будто он кислое яблоко ест и вроде рапорт ему мой, что жужжанье мухи. Но я глубоко ошибался. Генерал взял меня за локоть, отвел в сторонку и, чтобы не слышали стоящие неподалеку шофера, сказал:

— Вот что, сынок — да–да, ребятки, не удивляйтесь, так и назвал не по уставу — сынок. А это много значило, когда в тебе увидели не болтик с гаечкой, а человека. Мне ведь тогда и четверти от сотни не стукнуло, а Федор Иваныч Толбухин добивал пятый десяток. В общем, мне шибко понравилось, что он назвал меня сынком. Подумал я тогда, что в лепешку разобьюсь, но генералу доставлю удовольствие. Хотя, правду сказать, в армии, а особенно на войне приказ, отданный в любой форме и без лепешки должен быть выполнен любой ценой. А под «любой ценой», ребята, всегда подразумевается жизнь...

Извините, ребята, что я отвлекаюсь, что ухожу в сторону. Объясняю это одним обстоятельством. Просто я опять нахожусь, как бы на ней, на проклятой на войне. В общем, генерал называет меня сынок, а сам подзывает к себе начштаба фронта, и тот показывает на карте обширную дубраву. Я, конечно, хоть и киваю головой, но молчу как рыба. А комфронта объясняет:  «Танковая дивизия полковника Иванцова, как он радирует, нащупала стык между двумя немецкими армиями, и полковник намерен этой ситуацией воспользоваться. Но вот незадача... Во время наступления в Ясско–Кишиневской операции дивизия Иванцова израсходовала боезапас, а в танковых баках сухо. Сам понимаешь, сынок, от действий дивизии Иванцова зависит успех фронтовой операции. От действий твоей автороты, старшина Николаев, зависит успех танковой дивизии. Понятна цепочка, старшина?

— Так точно, — говорю, — товарищ генерал армии, — понятно, как дважды два. А сам руку к пилотке тяну.

— Погоди, — говорит комфронта, — ты еще не все знаешь. К расположению дивизии ведут две дороги. Первая — бродом через реку. Дно этой реки твердое, но брод довольно глубок. Твои, старшина, «студеры» и «захары» по капоты зальет.

— Глубина, товарищ генерал армии, ерунда. Перед форсированием брода снимем ремни вентиляторов и переберемся за милую душу.

— Э–э–э, не говори «гоп!» пока не перепрыгнешь. Правый берег неудобен для выезда, и немцы, сидя на высоком берегу, подъезды к броду наверняка пристреляли. Сколько, — спрашивает он, — надо времени, чтоб остановиться, снять ремни вентиляторов, а потом снова надеть?

— Минуты четыре, — отвечаю я.

— Нет, — говорит, — не годится! За эти четыре минуты немцы из колонны с боеприпасами окрошку сделают.

— А что если ночью да с потушенными фарами, — предлагаю я.

— Это еще хуже! У нас в запасе всего три, от силы четыре часа. Вокруг дивизии Иванцова стягиваются крупные силы немцев. Без снарядов и топлива его танки... куча железа.

— А второй путь? — напоминаю я.

— А второй путь... вот он, прямо перед нами, вот этот автомобильный мост. Видит его око да зуб неймет! Все предмостье напичкано минами до самой реки, а ширина минного поля по обе стороны дороги с километр.

— А почему Гансы мост не взорвали? — задаю я довольно резонный вопрос.

— Видишь ли, старшина, похоже, неприятель собирается наступать. Вот и получается, что этот мост нужен и нам, и неприятелю. По всем признакам в минном поле немцами сделан проход и даже, возможно, ложными минами. Где это чертов проход? — загадка со всеми неизвестными. Нашими саперами проход не обнаружен. Посылали разведку за схемой минирования но она не вернулась. В общем, старшина, куда не кинь, везде клин! Ладно. Не все ведь сороки прямо летают! Хотя через мост до дивизии Иванцова сорок минут хода. Но мост оставим. Это авантюра. Лучшим вариантом остается объезд через брод. Путь этот длиннее, но риска меньше. Не хочу я напрасно терять людей. Через брод больше шансов объегорить противника. В момент переправы прикроем твою автоколонну авиацией. Ясно, старшина?

— Так точно! — отвечаю я, а сам прошу у генерала на свою машину пулеметчика с «Максимом».

— Зачем? — спрашивает генерал.

— На всякий пожарный случай, — говорю, — а в голове у меня круть–верть, круть–верть о возможном проходе в минном поле. Нет, — думаю, — немцы не дураки. По струнке проход делать не будут. Если судить по местности, то этот проход должен быть зигзагом. Поставил я, ребята, себя на место Гансов и, представьте, озарение меня какое–то осенило. Вроде мама родная меня крестом благословила и будто родной тятька меня подзадорил: «Не робей, Тимка! Повезет тебе ныне! Сполняй свою думку! Не дрейфь!»

Собрал я ротную шоферню. Хлопцы все понятливые, надежные, пороху все понюхали по горло. Знал, что все пойдут за мной в огонь и в воду. Но главное то, что пойдем по минному полю — скрыл. Ну, понятное дело, чтоб меньше волновались и беды не наделали. Предупредил токо строго–настрого, чтоб не вздумали наперегонки играть, чтоб шли колонной за мной, как нитка за иголкой.

Тимофей Никанорыч оглядел класс: «слушают ли?» и успокоенный продолжал:

— Это я сейчас долго рассказываю, а на самом деле все происходило быстро. Короче говоря, прямо на глазах у комфронтом Толбухина Федора Иваныча двинулась колонна, как бы в объезд, но проехав метров триста, у намеченного мной дубочка я свернул на минное поле. В боковое окно я увидел, что генерал выхватил пистолет и замахал мне с угрозой. Потом мне рассказывали, что он кричал: «Куда, дурак!?? Куда, дурак, сунулся?! Назад! Назад!» Но за мной уже шли другие машины. И только тут, ребятки, я понял, что от карающей руки генерала меня спасет только смерть. И только тут до меня дошло, что по моей вине, по моей авантюре может погибнуть вся авторота, что сорвется большая войсковая операция. Но где–то в глубине души я надеялся, что авантюра моя обернется крупным фронтовым выигрышем. В первые минуты езды по минному полю мне казалось, что я еду по тонкому льду, а подо мной бездонность. Казалось, что лед трещит, прогибается, что еще один миг — и вся колонна пойдет ко дну. С другой стороны, слышался отцовский наказ, благословение мамы. А еще кто–то неведомо третий шептал, что рисковать так можно только один раз в жизни. И получилось так, что ценой такого огромного риска снаряды и топливо для танков полковника Иванцова были доставлены через сорок минут после приказа генерала армии Толбухина Федора Иваныча.

В общем, ребятки, второй «Орден Славы» на моей груди — за риск на минном поле, — подвел итог ветеран, ожидая вопросов.

Из–за первой парты встала отличница Н. (Как автор оставляю за собой право не называть фамилию). Она спросила:

— Тимофей Никанорович, расскажите, с какой целью вы попросили у Толбухина пулеметчика с «Максимом» на свою машину? Вы как–то в своем рассказе опустили об этом.

— Да–да! Ты, девушка, совершенно права. Хороший пулеметчик оказался тот парень. Жаль, фамилию его забыл. Когда я на полном газу выскочил на мост, охрану моста будто корова языком слизнула! От кинжального огня пулеметчика немцы горохом сыпнули с моста, но пули свистели быстрее. Поддержка огнем моей дерзости оказалась, как нельзя, кстати. Оказалось, задумывая проскок через минное поле, я надеялся на вражескую панику. И, как получилось, был прав. Ну, а дней через пять, когда завершилась Ясско–Кишиневская операция, вызывает меня в штаб фронта сам генерал армии Федор Иваныч Толбухин, как теперь говорят «на ковер», чтобы снять стружку. Зашел я в палатку, доложил, а он в упор меня не видит. Не глядит, но чую, что не сердится. Перегорел, видать. Ну, строгает он меня, а я глаза в землю и улыбаюсь. От этой моей наглости, помню, он голос сорвал и уже безголосый, тиская меня, как в медвежьих объятьях, со слезами на глазах шептал: «Молодец, авантюрист! Риск — дело благородное! За авантюру тебя сначала надо по–казачьи на площади розгами отхлестать, а за масштаб подвига тебе, парень, полагается звание Героя Советского Союза. Но на–ка выкуси! Москва не поймет. Из–за твоей наглой улыбки даю тебе то, что имею право по рангу. Война завтра не кончится. Уверен, еще фортель выкинешь, и засияет на твоей груди иконостас Орденов Славы. А это, дорогой сынок, по всем воинским канонам есть Герой Советского Союза».

Встречу со школьниками ветеран закончил так:

— Если в шутку сказать, ребята, то третья моя «Слава» — это мое оторванное ухо на озере Балатон. Но об этом в другой раз...

Н. Григорьев.

Поделиться

поделиться: