Солдатские были

На конкурс "Эхо Великой Победы"

Солдатские были

Подходит к концу гогд 65–летия Великой Победы. Но память о ней к датам не приурочишь. Вот и я, разбира архивы исторического музея Ларинской средней школы, наткнулся на рукопись воспоминаний ветерана ВОВ Николая Яковлевича Тихонова, поступившую нам еще в середине 70–х годов века минувшего. Нет в ней «подвиговых» ситуаций. Нет теперь и автора. Но сохранился его простодушный рассказ о некоторых эпизодах почти двухтысячидневной войны. Их я предлагаю вниманию читателей «Колос». И очень прошу редакцию: пусть голос покойного ветерана дойдет до читателя таким, каким он говорил.

С уважением,

Ростислав Логинов.

Давно я не слышу воя мин, визга и грохота бомб, которые падали на нас, артиллеристов, с пикирующих бомбардировщиков врага.

— Выросли мои внуки, и один из них, Саша, пишет мне из армии: «Не болей дед, старый воин. Я же служу и не хуже других...».

Отвечаю: «Тебе легче, сейчас нет войны, но армия — есть армия, изучай технику, Саша, в ней — сила, охраняй Родину, внук, как охраняли ее мы».

Начали болеть мои раны к непогоде и погоде. Теперь вот бессонница мучает. Встану тихо, чтоб хозяйку не будить, возьму в руки перо и наклонюсь над бумагой, пишу. Армии нашей — шестьдесят, и я старый солдат, шофер артиллерийского полка не забуду до смерти тех лет, что провел в строю, в огненные годы Великой Отечественной.

Наш 480–й артиллерийский полк, в котором я служил, входил в состав резерва Верховного Главнокомандования, и посылали нас туда, где приходилось особо туго.

...А застала меня война на Дальнем Востоке. Пади Чангальтуя, так величали местность, где мы служили. Шли, летели недели, и каждая из них несла нам тяжелые вести — немцы идут к Москве, Ленинграду.

— Вот и наша очередь, ребята, — сказали командиры.

— Едем на фронт... Стояло позднее лето. Ехали не так долго — все–таки на фронт, артиллеристы. Думали, тут, у матушки–столицы, встретим немца, ан нет, глядь, нас отправляют к Ленинграду — там особо тяжко. Полусуток только пробыли в Москве.

Комсомольский билет

Много довелось повидать за войну. Не надо пуд соли есть, чтобы узнать человека. Первые встречи со смертью, мужеством незабываемы. Люди раскрывались порой неожиданно для себя.

Мы катили к Ленинграду, не смыкая глаз. Дремали, держа винтовки в руках. В небо нацелены зенитные орудия, пулеметы. Эшелоны шли «ощетинившись», готовые к отпору.

У станции с девичьим именем Валя прозвучал сигнал тревоги: «воздух»! Мгновенно выскакиваем из вагонов, рассыпаемся. По самолетам бьют пулеметные очереди, солдаты палят из ружей.

Слышу, лейтенант кричит: «В кучу! Плотней огонь!»

— Ты что? — взрываюсь, забыв о субординации, — людей погубишь! (В кадровой армии я служил в разведке. И тактику нам хорошо довели).

Немцы в беспорядке сбрасывали бомбы не на эшелон, а на саму станцию, на паровозы, что были на подъездных путях.

Бомба упала возле сцепа двух паровозов. Взрывная волна швырнула и перевернула оба локомотива. Машинист попал под машину, и мы видели только концы сапог. Я оглянулся, — кто жив? Гляжу в кювете молодой парень (оказался помощником машиниста). Кажись, что–то с ним неладно. Бросаюсь, и сердце замирает. Металлический стержень, на одном конце, которого кольцо, диаметром 20 сантиметров, на другом якореобразная лопаточка, которой отбивают с колосников шлак, насквозь пронзил юношу.

Подзываю врача Кукина. Смотрю, паренек глаза открыл. Чистые, чистые, а все лицо в угле, мазуте...

— Браток, говорит, вырви эту железину, она у меня внутри.

Разрезали рубаху начали вытаскивать... Врач стержень тянет, я помогаю ему. У юноши вышло часть легкого, величиной с ладонь. Перебинтовали человека, перенесли на платформу, положили.

— Как дела? — спрашиваю его.

— Легче, отвечает, — а в лице ни кровинки.

Я было пошел...

— Погоди, браток. Пиджак оставил, где ранило. Билет в нем комсомольский в кармане, принеси.

Диву даюсь, человек одной ногой в гробу, а нате... о комсомольском билете вспомнил. Понесся я за пиджаком, нащупал плотную книжечку, принес, положил рядом. Глазами поблагодарил меня паренек. Попрощались, я побежал к своим...

Сколько лет пролетело, а я не могу забыть прерывистый тихий голос молодого помощника машиниста: «билет комсомольский оставил, принеси, браток».

Свои ограбили

Разгрузились на станции Аять под Ленинградом и двинулись своим ходом в районное село Винницу. Уж снег выпал большой, рыхлый, под ним — вода, земля болотная, мягкая. Башмаки тракторных гусениц не врезаются в скользкую дорогу, трактор стягивает вниз 152–х миллиметровая пушка. Солдаты 114–й пехотной дивизии, что шли с нами, своими плечами выталкивали нашу технику с нами вместе.

Устали как черти. Привал. Копаем яму, ложимся спать, часовой через каждые полчаса переворачивал спящих с одного бока на другой. Так шли день за днем. И фашист скучать не давал: устилал путь то бомбами, то листовками: «Сибиряки и уральцы, сдавайтесь, или умрете от пули и голода».

Голодать нам действительно пришлось. На руки иногда приходилось по 50 граммов сухарей. Размочишь в кипятке, проглотишь и живешь сутки. Немцы полтора месяца держали нас под Тихвином на холме. Как под Тихвином разбили фашистов, с продовольствием стало легче.

Однажды пришлось мне так туго, что хуже некуда. Я шофер. Веду свой «ЗИС–5», сухари из–под Тихвина доставляю в свою часть. Впереди показались бойцы, только что из боя, разгоряченные...

— Что у тебя?

Не успел я ответить, как они уже вычищают бумажные кули. За полчаса все уписали. Голодные были. А мне–то каково? Не доставил паек на место, приказ не выполнил. Расстрел, по законам военного времени думаю. Загоревал я не на шутку. На счастье ехал навстречу какой–то генерал, я к нему: так мол, и так. Он запиской мою невиновность подтвердил. Ну, а как ругать тех, что только от смерти вырвались?

Катюши «говорят»

Урдом, местечко в верховьях Волги, фашисты укрепили так, что дома в землю вогнали, хотели, видно, надолго остаться. Много фашист наших людей, танков там угробил. Наши орудия не уставали бить по нему, урон нес немец. Нес урон, но держался. Тут я в первый раз с «Катюшами» познакомился.

Утром как–то они закрасовались на всем нашем участке, заговорили. Немецкие позиции горели, как при сварке металла. Не умолкал грохот взрывов, и немцы не выстояли...

Наступление. Нам спать некогда. И есть некогда. Но веселее, чем под Ленинградом. Ведь мы тут врага погнали. На душе радостнее.

«Ты же лейтенанта убил!»

Мы — шоферы, трактористы–водители, не уставали испытывать голод по деталям, запчастям. Смех и грех: порой дежурим сутками на полустанке, привезут детали, а мы тут как тут, тащим каждый в свой кузов...

Смотришь на нейтральную полосу и сердце болит — стоит подбитый «ЗИС» или «С–60» и сколько же тут запчастей! Подползти охота, унести все, что можно.

С походом на нейтральную полосу за деталями подбитой техники у меня сохранилось страшноватое воспоминание.

Наш полк стоял у г. Белова. Бои прогремели жестокие, масса немецких и наших танков, машин печально высились на ничейной земле. Группа в 12 человек получила приказ отправиться ночью за запчастями. Нам был дан трактор с тележкой. Добрались благополучно. Ночь, работаем без звука: ключи обмотаны тряпицами, бинтами. Сняли две гусеницы с тракторов, подобрали рессоры, забрали задний мост. Что можно унести, бесшумно тащили к трактору, что стоял за нами в километре. Немец нас проворонил. Довольные, мы двинулись в часть. Без дозора нельзя. Трое — старший сержант Арапкин, шофер Кузнецов и я двинулись вперед, за нами, метров в четырехстах — трактор, в тележке примостились остальные бойцы. Идем, все спокойно. Но вдруг перестали слышать тарахтение сзади. Посоветовались: надо назад.

Подбегаем, я — впереди, вижу, тракторист вытаскивает из кабины тело сержанта Кузнецова, сам кричит: «Командира убил техник–лейтенант». Сзади голос Арапкина: «Рядовой Тихонов, арестуйте техника–лейтенанта».

Действую. Лейтенант стоит невдалеке, в новой форме: хромовых сапогах, диагоналевых брюках, гимнастерка перехвачена блестящим ремнем.

— Сдайте оружие, отправляйтесь с нами в часть!

— Я не подчиняюсь младшему по званию.

— С нами не пойдешь, здесь останешься, навсегда, — грубо обрываю и злость подступила к горлу.

— Ах так!

Из–под согнутого локтя левой руки возникает дуло нагана, грохот выстрела. Не знаю, какая сила на миг раньше выстрела бросила меня в сторону метра на два. Инстинкт самосохранения сработал, наверное. Сам, конечно, от смерти кинулся. Падаю на колени, даю очередь из автомата, лейтенант, как балерина, на одном месте развернулся и рухнул. Подбегаю и, плохо помня себя, опускаю приклад автомата на голову «техника–лейтенанта».

— Тихонов, ты же убил лейтенанта Красной Армии — слышу чей–то крик.

— Убил! Ну и что?

Тракторист бросился ремень блестящий подбирать.

— Убью мародера, — кричу. Самого трясет, но тракторист попятился.

Привезли в госпиталь раненого сержанта Кузнецова и тело лейтенанта.

Там меня вызывают к начальнику, главному хирургу.

— Ты прикончил лейтенанта? — спрашивает он.

— Да, я. — И рассказал, как было дело.

Врач внимательно посмотрел на меня, в конце что–то шепнул медсестре. Та уходит и приносит стакан полный белой жидкости.

— Пей! — и врач долго глядит в глаза.

Я выпил. В грудь волнами вошел холод — впервый раз спирт не разведенный «принять» довелось, да еще столько за раз. Сержанта Кузнецова оставили делать операцию. Пуля застряла в грудной клетке. Вторая — на вылет.

А мы прибыли в часть. Спустя немного времени, наш техник–лейтенант Денисенко кличет меня:

— Тихонов, вызывает полковник из особого отдела.

Арапкин и другие ребята толкуют: «Не бойся, мы все за тебя, скажем, не винен ты».

— Рядовой Тихонов явился, – докладываюсь особисту.

— Значит, отличился, солдат?

— Я убил. Делайте, что хотите.

Надо сказать, что в те часы я был сам не свой, нервный и в то же время безразличный к своей судьбе.

— Молодец, солдат!

Взглянул на полковника. Нет, тот не иронизирует. Я вздрогнул.

— Никакой он не техник, не лейтенант, — продолжал полковник. — Крупный фашистский шпион! Очень опасный. А вот некоторые ваши товарищи опозорились, я говорю о тех, в тележке, которых фашист разоружил. Не давай командира в обиду, солдат, и кто на него покушается, уничтожай того беспощадно. Так закончил полковник и пожал мне руку. С этим кончалось мое нервное перенапряжение.

Товарищи встретили меня тепло, с шутками. А вот старший сержант Кузнецов скончался в госпитале...

*   *   *

...Славный май 1945 года наш полк встретил в Восточной Пруссии, в порту Пилау. На косе, выступающей в Балтийское море, фашисты и власовцы дрались на смерть. Пленные нам потом говорили, что пробующих сдаться, расстреливали сзади эсесовцы.

Сколько же техники мы тут взяли — пройти невозможно: танкетки, броневики, машины... Здесь мы дали в небо победный салют в высокое голубое небо. И, наверное, не у одного солдата в это время вспыхнула мысль: пусть никогда не будет проклятой бойни, за тишину и мир пожертвовали собой лучшие... За мир надо бороться.

Поделиться

поделиться: