ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ

Люди, которые совсем еще недавно считались пропавшими без вести, родственники которых даже и не надеялись когда-либо узнать, где могила отца или брата, найдены. К 9 Мая в Брединском районе родственникам солдат, погибших на территории Германии, были вручены три личных дела, которые свидетельствуют об их  последних годах жизни. Это всего лишь личные учетные карточки, которые с известной немецкой скрупулезностью заводились на каждого пленного солдата. О чем они могут рассказать через 65 лет? Что несут в себе молчаливые и строгие росчерки немецких архивариусов? Даже через годы, которые отложились архивной пылью на этих документах, слышится звук ставящейся печати, напряжением в мускулах лица отзывается взгляд на одни только фото, с которых смотрят в объектив люди, изможденные и потерявшие надежду в лагерях Рейха. \

За колючей проволокой

Люди, которые совсем еще недавно считались пропавшими без вести, родственники которых даже и не надеялись когда-либо узнать, где могила отца или брата, найдены. К 9 Мая в Брединском районе родственникам солдат, погибших на территории Германии, были вручены три личных дела, которые свидетельствуют об их  последних годах жизни. Это всего лишь личные учетные карточки, которые с известной немецкой скрупулезностью заводились на каждого пленного солдата. О чем они могут рассказать через 65 лет? Что несут в себе молчаливые и строгие росчерки немецких архивариусов? Даже через годы, которые отложились архивной пылью на этих документах, слышится звук ставящейся печати, напряжением в мускулах лица отзывается взгляд на одни только фото, с которых смотрят в объектив люди, изможденные и потерявшие надежду в лагерях Рейха.

В бараке
…Из немецких слов она запомнила только два – Schwein  и Schei?e – они чаще других повторялись в бараках, где жили десятки таких же, как она, угнанных в Германию на работу. Других слов она не запомнила, и скудные воспоминания остарбайтера уже стираются из памяти, а эти два слова помнятся. Валентина Сафроновна  Лыневская – одна из пяти узников бывших фашистских лагерей, живущих  в нашем районе. Она рассказывает, что старается не вспоминать о проведенных там годах. И только когда случайно натыкается на военные фильмы по телевизору, все ярко и с прежней силой оживает в ее памяти. Сухонькая, маленькая, немного сгорбленная, Валентина Сафроновна отрывается от газовой плиты, которую натирает уже полчаса, и рассказывает так, будто я уже давно знаю обо все этом.
– Мы с отцом жили в деревне Василево в Белоруссии. Матери у меня не было, и на фронт отец не попал, потому что был лесником... Ну, как же ты не понимаешь? – у него была бронь. Но как-то зимой во время боя парашютисты, два десантника и медсестра, запутавшись в страховочных канатах, повисли на сосне, и отец помогал им выпутаться. И его пристрелили. От деревни ничего не осталось, всю сожгли, а тех, кто мог работать, посадили в эшелоны и отправили на работы в Германию. У нас еще такой знак был тут вот – «OST». А когда мы спрашивали, что это значит, то говорили – «Остерегайся советского товарища!».
Валентина Сафроновна до сих пор уверена, что «OST» то и значит. Она попала в Дюссельдорф – место,  куда сначала попадали почти все угнанные из Белоруссии и Украины. И провела там пять лет.
– Нас заставляли ходить на завод и мыть двигатели самолетов. Они были очень грязными. Мы почти ничего не ели. Всегда давали небольшой кусок черного хлеба и брюкву, но этого не хватало. И многие болели. Мы ходили в таких деревянных башмаках и на босую ногу. Вся одежда через время износилась – одни ремки. Но продолжали работать. Хорошо еще там был немец один  добрый. Он принесет из дома вареной картошки, и хлеб иногда приносил, мы немного поедим, лучше станет. У него сын попал в плен к нашим. И он писал ему: «Папа, не мучайте русских! Мы живем здесь хорошо, ходим в баню и кино…». А потом этого немца повесили, кто-то донес, что он нам помогал.
Когда англичане нас освободили в 45-м, мы не могли ходить и держались за стену. И чтобы нас отправить обратно домой, решено было сначала нас откормить, подкрепить, чтобы мы не приехали трупами на свою родину. А когда приехала в Василево, то там не осталось ничего. Семьи у меня не было, и соседка тоже засобиралась в Бреды к своей сестре и позвала меня с собой. Так я оказалась здесь, в Заозерном. 
Муж Валентины Сафроновы умер несколько лет назад, и теперь она живет одна. Детей так и не было. «Я не знаю, чем они нас лечили, – рассказывает узница концлагеря, – как только заболеет человек, ему сразу укол ставили, и я после не могла иметь детей».
По соседству с детским и женским лагерем был и лагерь наших пленных солдат. «С ними обращались очень жестоко, – вспоминает Валентина Сафроновна. – Один кинул мне камушек через проволоку. А там записка: «Землячка, может попадешь еще на родину, а моя родина навечно здесь». И больше ничего, ни просьбы, ни пожелания…

Следы пальцев
На таких пленных, как и на остарбайтеров, заводились личные дела, некоторые из них лежат сейчас передо мной. Всего два плотных листка, стандартные бланки, отпечатанные типографским способом  на немецком языке. Но что же такое в них, что заставляет с каким-то внутренним сопротивлением, чутьем потери целостности, безопасности прикасаться к ним? Отпечатки пальцев, оставленные когда-то пленным солдатом, последние следы, скудная информация – все, что осталось от человека. Эти немецкие документы, отсканированные с подлинников, которые огромными томами хранятся сейчас в России  в различных архивах, – прежние документы справочной службы Рейха (ВАСТ). Эти персональные карты ( die Personalkarte) заведены на трех наших земляков: Григория Павловича Абдулова, Гаврила Петровича Пестрякова и Константина Павловича Кожевникова. И чтобы в них разобраться, нам потребуется знание некоторых обозначений, помет, граф и записей на документе. В этом нам помог Центр документации в городе Дрездене, на сайт которого я вышла при поиске информации о русских военнопленных. Объединение «Саксонские мемориалы» – это научно-исследовательское учреждение, которое занимается историей сопротивления и репрессий во время фашистского режима в Германии, историей Второй мировой войны и послевоенного времени, историей советской зоны оккупации (СЗО) и другим. И отдельной темой исследования как  раз-таки и является выяснение судеб бывших советских военнопленных и помощь их родственникам в получении информации об этом. Это вообще, конечно, удивительно, что немцы прилагают такие усилия, чтобы помочь найти наших родственников. Иногда они делают больше, чем «свои». Известно, что иногда памятники войны находятся там в лучшем состоянии, чем у нас в России. И это горько.
Итак, записи на документах требуют определенного пояснения: персональная карточка заполняется на каждого советского военнопленного. В первую очередь, указывался тип лагеря, номер лагеря и часто его «географическое» название. Под типом лагеря могли быть указаны: шталаг (Stalag) – стационарный лагерь для рядового и сержантского состава, офлаг (Offlag)– стационарный лагерь для офицерского состава и дулаг (Dulag) – пересыльный лагерь (в нем номер постоянной регистрации не присваивался). Во всех трех делах – это Stalag.
Дальше указывались имя и фамилия пленного. В немецком языке слово «отчество» как таковое не существует, поэтому на карточках была графа «имя отца». А также девичья фамилия матери. Тут же указывались важные для немцев антропометрические данные. Распространенная во время фашизма теория о расовой различности находила свое отражение и в этих документах: национальность, цвет волос, глаз и рост – этого считалось достаточно для определения принадлежности человека к той или иной  категории. В условиях войны и массового поступления в лагеря военнопленных фотография военнопленного была наклеена далеко не всегда. Нередко вместо фотографии имеется штамп, где на красном фоне указана расовая принадлежность (например: «азиат»). Если фотография имелась, то на ней указывался лагерь, в котором военнопленный прошёл регистрацию, и его номер.
Здесь указывался адрес ближайших родственников, кого следовало бы проинформировать, например, в случае смерти военнопленного или указывался тот, кому военнопленный хотел бы послать письмо. А также место пленения и его дата. Поражает педантичность и скрупулезность ведения таких документов. Но именно благодаря ей сейчас можно сказать, когда и где был взят в плен русский солдат, где он похоронен (отметки об этом ставились здесь же, вплоть до указания ряда и места в общем захоронении), в каком году умер.
В нижней части лицевой стороны было место для дополнительных пометок, например: печать о «Приказе ОКВ о запрете связей военнопленных с немецкими девушками и женщинами». С начала войны и доставки в Германию польских, а позже французских военнопленных и интернированных из других стран, в Рейхтагеблатт 25 ноября 1939 года было опубликовано распоряжение «С целью защиты немецкого народа», согласно которому связь гражданского населения с военнопленными признавалась за грубейшее нарушение и наказывалась лишением свободы. В основном оно было направлено на то, чтобы немецкие женщины не имели интимной связи с «неарийцами» для сохранения «чистоты расы».
На оборотной стороне указывались сделанные прививки, а также переводы из лагеря в лагерь.

Из лагеря в лагерь
Интерес представляют наименования лагерей. Это была разветвленная сеть концентрационных лагерей по всей территории Германии и Польши. Вот, например, лагерь, в который попал Константин Павлович Кожевников – 326 (VI.К.) – это известный Штукенброк, который имел  значение центрального распределительного лагеря. В него   свозили  военнопленных  из восточных  районов. Здесь происходила сортировка, проверка, разбивка  их по командам и  отправка  из лагеря. Основное место  назначения из этого  лагеря  были шахты и предприятия Рурского  бассейна. Также  команды из военнопленных обслуживали предприятия неподалеку  от лагеря (Падерборн, Билефельд, Ноефауз, Лемго, Гутерсло, Пивичайде и др.). Из записей одного из энтузиастов, ищущего своих родственников, Мирослава Хоперского: «Весной 1941 года  лесной участок площадью 400 м на 1000 м возле маленькой деревушки Эзельгайдэ (Eselheide) был старательно обнесен колючей проволокой. Вокруг стояли пулеметы, охраняли часовые, вооруженные автоматами. Непригодных для каторжного труда медленно уничтожали голодом,  холодом, скученностью в бараках, побоями. Военнопленные  в этом лагере задерживались обычно от 3-х до 6-ти недель, но так как транспорт приходил нечасто, то при наличии  в лагере обычных 6-7 тысяч военнопленных временами число их доходило до 15-20 тысяч».
Достаточно сказать, что со   дня формирования  шталага № 326  в июне 1941 года и до 2 апреля 1945-го – до дня прихода  американских войск и ликвидации лагеря – через него  прошло около 500 тысяч военнопленных. Константин Кожевников имел номер 97 830. Вот что удалось найти в интернете о лагере, в котором содержался Гаврил Пестряков, когда-то житель Могутовки. Значился он как Stalag 312 (XX C), Thorn, Торн (Торунь).
В апреле 1941 года начальнику отдела по делам военнопленных ХХ военного округа Германии генерал-лейтенанту вермахта Курту фон Эстеррейху было дано указание подготовить лагеря к предстоящему приёму советских военнопленных. Одним из таких лагерей стал шталаг 312 (XX C), Торн (современное название города Торунь, Польша).
Первая партия военнопленных численностью около 1 500 человек прибыла 4 августа 1941 года. Лагерь к этому времени не был оборудован, лишь с территории были выселены польские крестьяне, и пленные были вынуждены рыть себе землянки-ямы как убежища.
Основной контингент лагеря составили красноармейцы, взятые в плен в ходе августовских сражений за города Смоленск, Могилев, Рогачев, Жлобин, Гомель. Они были доставлены эшелонами по 1 000 – 1 500 человек с 14 по 18 сентября 1941 года. В дороге умирало от 50 до 100 человек. Их имена вряд ли когда-нибудь удастся установить, так как они погибли до регистрации в плену.
В конце октября 1941 года в лагере началась эпидемия сыпного тифа и дизентерии. Число погибших доходило до 100-200 человек ежедневно. Сведений о количестве умерших не имеется, но в сравнении с другими шталагами и общим уровнем смертности в Германии осенью-зимой 1941-1942 годов можно допустить, что погибло от 4 000 до 6 000 человек.
Последние военнопленные прибыли в шталаг 312 (XX C), Торн 17 ноября 1941 года. Судя по регистрационным номерам военнопленных  (наибольший известный номер – 12 316/312) максимальная численность лагеря составляла около 13 000 человек. Наш Гаврил Пестряков значится там под номером 10 238.
Другой пленный Григорий Абдулов под номером 95 440 погиб в 43-м году в лагере VI. А. Hemer,  который являлся распределительным лагерем по отправке в рабочие команды. Его семья до последнего ничего не знала о нем. И в письме, пришедшем как-то в редакцию, дочь Валентина Григорьевна Баталова пишет о своем отце: «Моего папу, Абдулова Григория Павловича, забрали на фронт тут же в начале войны. Папу своего мы совсем не помним. Маме тогда было 26 лет, нас у нее осталось двое: я и брат Николай, да ещё папина мать, наша старенькая бабушка. Родилась я в 1938-м году, а брат в 41-м. Мама работала в колхозе с утра до позднего вечера. Годы войны я, конечно, не помню, а потом уже и нам досталось, жили очень плохо, есть было нечего. Бабушка пекла  нам какие-то чёрные какурки (так она называла их), а однажды, я уже помню, соседка принесла нам с братом две такие какурки типа пряника – жёлтые-жёлтые из них выделялось масло, из чего они были, не знаю, но они были такие вкусные… Мама до самой смерти на 9 Мая плакала».
Вот что смогли рассказать очевидцы и документы, вот, что хранится в архивах Вермахта, которые, как водоворот свастики, закрутили, загнали, поглотили тысячи, миллионы судеб, запечатлев их на формальном документе. Тадеуш Борвский, польский писатель,  на своем опыте переживший концентрационный лагерь и написавший одну единственную книгу «Прощание с Марией», которая все сказала о фашизме, так пишет об этом: «Если бы вдруг рухнули стены бараков, тогда тысячи избитых, сгрудившихся на нарах людей повисли бы в воздухе. Зрелище было бы поужасней средневековых картин Страшного суда. Нет ничего более потрясающего, чем вид другого человека, спящего на своем кусочке нар, на том месте, которое он вынужден занимать, ибо у него есть тело. А уж тело-то использовали на все лады: вытатуировали на нем номер, чтобы сэкономить кандалы, дали столько часов сна ночью, чтобы человек мог работать, и столько времени днем, чтобы мог поесть. А еды ровно столько, чтобы не издох, пока может трудиться. Место для жительства лишь одно: кусочек нар, все остальное принадлежит лагерю».

Елена ЛАТЫШ

Поделиться

поделиться: