Две минуты, изменившие жизнь

     Двадцать пять лет назад, 26 апреля 1986 года, произошла авария на Чернобыльской атомной электростанции. В числе ликвидаторов первого периода был житель села Гривенка В. З. Гончаров.
     Вспоминать о месяце пребывания в Чернобыле Вячеслав Захарович не любит – ничего хорошего не было. К тому же, работа там лишила его возможности иметь детей. Так сложилось, что до той злополучной командировки обзавестись ими он не успел, а после нее – потомства уже не случилось. Кроме того, на всю оставшуюся жизнь с ним остались постоянные головные боли и заболевание костной системы. А в карточке учета доз рентгеновского облучения, которую заводили на каждого ликвидатора, значится, что В. З. Гончаров получил 30, 015 рентген, т. е. немногим больше существующей нормы. Но истинной правды, сколько в действительности, он не узнает никогда.
     — У каждого на поясе висел дозиметр, но мало кто смотрел на его показания, — рассказывает В. З. Гончаров. — Но если бы даже и обращали внимание, все равно ничего бы не поняли. Максимальной дозой считалась 25 рентген в час, но в карточке указывалось 24,9. Это для того, чтобы не было никаких обязательств перед ликвидаторами. Правда, только перед такими, как мы, призванными через военкомат. К гражданским лицам, находящимся в зоне, отношение было другим, и, как говорили, платили им за сутки пребывания большие деньги.
     До Чернобыля Вячеслав Захарович работал слесарем на животноводческой ферме в Гривенке, там же трудилась его супруга. В августе 1986 года его в числе других нязепетровцев вызвали в военкомат и сообщили, что группу направляют в Чернобыль. 16 сентября ликвидаторов доставили уже к месту работы.
     — Жителей в городе не было, а другого народа много, — вспоминает В. З. Гончаров. — Нас поселили в лагерь, который располагался в 30 километрах от зоны, и эта территория считалась чистой. Сначала меня определили на мойку автомашин, которые приезжали из радиактивно зараженной местности. Мыли их со стиральным порошком, обильно поливая водой. Затем я попал на станцию.
     Порядок был такой. Облачают тебя в резиновый костюм, на руках резиновые перчатки, на ногах – сапоги, а лицо остается открытое. Дают задание – опуститься в реактор и в течение одной минуты вытащить из него какую-то деталь, а точнее искореженную железку. В течение одной смены допускалось только одна такая операция. Но людям предлагали, если согласны опуститься второй раз, все, больше уже туда не отправят. Почти все на это соглашались. В том числе и я. За один день я дважды побывал в аварийном реакторе.
     Потом сразу направили в госпиталь. Я пролежал там две недели, лечения никакого не было, только каждый день брали на анализы кровь и усиленно кормили. Никто красное вино или водку не подавал, действовал строгий сухой закон. После госпиталя отправляли всех домой, кроме солдат-срочников, которых в зоне тоже было много.
     Что интересно, на зараженной территории приходилось встречать стариков из числа местных жителей. Они отказались уезжать из своих домов, вели обычный образ жизни, держали хозяйство, даже собирали в лесу ягоды и грибы.
     На ликвидацию аварии нас тогда отправили из Нязепетровска несколько человек. Сегодня в живых из них остались единицы. Особых привилегий мы не получили, почета тоже. Да и не это надо людям, главное-то – здоровье. Его-то после Чернобыля уже не было.