Интуиция

На конкурс "Эхо Великой Победы"

Н. Григорьев

Интуиция

Приближалась пятидесятилетняя дата Победы над Германией. Работая в школе и будучи классным руководителем в 8–б классе, я пригласил на встречу с ребятами ветерана ВОВ Николаева Тимофея Никаноровича, награжденного двумя орденами «Славы» и полдюжиной медалей. Вот что он рассказал.

— Перед началом войны, ребята, я уже отслужил более двух лет в авиадесантном полку. Умел многое: владеть боевым искусством рукопашного боя, неплохо стрелять из всех видов стрелкового оружия, водить различные марки автомобилей и мотоциклов, работать на радиостанции РБМ...

О войне у нас в полку поговаривали, но веры в эту говорильню не было. Я уже «собирал чемодан», готовил форму к «дембелю», но она — это проклятая война — грянула...

Помню, на опушке соснового бора построили весь авиадесантный полк. Около командира полка стоял незнакомый майор с танковыми эмблемами в петлицах. Для меня было удивительным, что этот незнакомый майор, видимо, наделенный более широкими полномочиями, чем наш командир полка, как–то уж очень независимо шагнул вперед и заговорил: «Товарищи десантники! Третий день идет война. Немцы как волки, вгрызаются в наше Отечество, считая нашу землю легкой добычей. Но не бывать этому. Жаль, что военная обстановка не позволяет подробно говорить на эту тему. Скажу одно. Мне нужна рота отважных бойцов для выполнения особого задания командования.

Неожиданно для ребят фронтовик спросил:

— Вы когда–нибудь видели в кино, чтоб немецкие солдаты сидели на броне своих наступающих танков?

— Нет. Ни разу не видели, — разноголосо зашумели ребята.

— То–то! Немцы не дураки! Не они у нас, а мы у них сперва учились воевать. Атакуя нас, немцы прятались за свои танки. Попробуй, достань их пулей, если не видишь. Они таким образом до наших траншей на бросок гранаты приближались, а это — принимай рукопашный или драпай.

— Взаимовыручка нас только и спасла. Офицеры наши дюжее немецких были, но воевать в начале войны не умели.

А что было с них взять, со вчерашних бухгалтеров и бригадиров?

Тимофей Никанорович, видимо, поймал себя на мысли, что говорит не о том, о чем думает, и спохватился:

— Вы уж, ребята, простите меня. Не мастак я говорить. Я бы лучше в штыковую атаку сходил, чем перед вами огород плести. Не дал Бог мне, ребята, ораторского зуда.

Волнение ветерана улетучилось и он все–таки оговорился:

— Кто доносит вести, тому бы плетей двести — это мне значит. Ну да ладно. Первый бой, как первая любовь — не забывается. Перед боем я говорю командиру взвода, что на одном танке всему отделению тесно. А командир взвода, как привык на гражданке колхозников кастерить... так и тут обругал меня трехэтажьем. Я одно–свое! Полоснет, говорю, фашист из пулемета или автомата и копец всему отделению. А он: «Ишь ты, какой генерал выискался! Простор ему подавай! Тебе, Николаев, отдельного танка в Челябинске еще не сварганили. Пиши директору завода, чтоб для твоей особы персональный танк выпустили!»

Отбрил он меня так, что я сам себе был не рад. Облепили мы башню «Т–34», как снегири рябину и... вперед! Злым пошел я в бой. А в итоге вышло так, как я предупреждал. Очередью из блиндажа слизнуло пол–отделения с башни. Оглянулся я и увидел, что по обе стороны колеи, оставленной траками, лежат и корчатся мои бойцы. Взводного Ивана Егорушкина первым ранило. Упал он с танка. Другой боец до самой вершины Горбушки, будто сухая короста на ране, к броне прикипел. Мертвый уже, он не видел, что высоту мы не взяли. А мне, ребятки, повезло от того, что я во время атаки сидел за башней — на корме. И еще, наверно, от того, что человек я суеверный. Знаю, что мое имя обозначает «божественный почет», а отчество «видящий Победу». Вот, коли перед вами стою, значит везучий. В общем, захлебнулась кровушкой наша разведка боем. Обратно, как ни смешно, а впереди танка бежал, но раненого взводного с поля боя вынес. Вечером помянули «наркомовскими» погибших товарищей, и этой же ночью послали нас, оставшихся в живых, в разведку на эту распроклятую высоту Горбушку. Покумекали мы, где лучше захватить «языка» и решили, что на передовой искать приключения на свою ...кхе–кхе... опасно. Справа от высоты Горбушки километров на пять тянулось болото. По нему и проникли в тыл к немцам. День понаблюдали за суетой противника, засекли его огневые точки, а к вечеру захватили в плен немецкого фельдфебеля. Он хоть и больной на брюхо оказался, хоть и несло от него свежей тухлятиной, но «язык», как сказало командование, был ценнейший.

— Тимофей Никанорыч, — спросил мальчишка с задней парты, — расскажите подробнее, как вы этого часового в плен брали?

— Видишь ли, паренек, я ведь не говорил, что мы часового с поста сняли. Я сказал, что захватили в плен фельдфебеля. А фельдфебель — это звание старшего унтер–офицера в немецкой армии, помощник командира роты по хозяйству и внутреннему распорядку. Так что «на часах» он никак не мог стоять. Все–таки «шишка», хоть и небольшая. А вот, как помощник комроты по хозчасти, он, конечно, имел возможность переесть маслица. Потому и мучился животом «макаронник»! Восемь ходок из землянки до туалетной будки делал, а на девятой ходке мы его сцапали. Немцы — нация культурная. Сначала «розу ветров» определяют, а потом метрах в пятидесяти от блиндажа или землянки будку быта устанавливают.

Фельдфебель попался податливый. Руки поднял вверх без «хэндэхоха». Рот сам раскрыл, пока ему вместо кляпа, его же пилотку вталкивали. Обратный путь прошли болотом без кипиша. Когда, у своих уже, пилотку изо рта у фельдфебеля вынули, он шибко разговорчивым оказался. Еще бы! Война для его закончилась. Помню что говорил: «Их дойчланд арбайтен. Майнэ кляйн дэр кнабэ цвай. Гросс фатар найн, гросс муттэр найн. Руссиш зольдат гут! Камарад Иван гут!» — и хлопнул меня по плечу.

Едва забрезжил рассвет, взревели моторы всего танкового десантного полка прорыва. Охватывая Горбушку в клещи, танки на предельной скорости двинулись в наступление. Командир полка подполковник Стариков, накануне наблюдавший за разведкой боем нашего отделения, учел командирские ошибки и приказал, чтоб на броне сидело не более четырех солдат. Освещенная предутренней зарей наша подбитая тридцатьчетверка, напоминала немым укором о шести выведенных из строя моих товарищей. В горячке боя мне показалось, что под нашим подбитым «Т–34» укрылся немецкий гранатометчик. Не раздумывая, я полоснул туда из автомата. К своему удивлению, немца уничтожил. Вскоре танк, на котором мы десантировались, остановился на обратной стороне Горбушки. Мы спрыгнули с брони для зачистки территории. Еще будучи в разведке, я приметил землянку, закрытую маскировочной сетью. Интуиция мне подсказала, что землянка особенная. В нее мы ворвались вчетвером. Она освещалась лампочкой от аккумулятора. Было похоже, что немцы только что покинули это убежище. На столе стояли котелки с недоеденной кашей. На нарах лежали ранцы, портсигары, зажигалки и другое барахло. Оно привлекло ребят и перекочевало в их карманы. Я прихватил будильничек, засунул его в галифе и собрался выйти из землянки. Но в последний момент увидел, что из–под нар торчат добротные яловые сапоги. Подумал: «Чо добру пропадать?» и потянул сапог на себя. В жизни никогда не трусил, а тут... Когда я потянул сапог, из–под нар пулей вылетел немец, а у меня в кармане зазвенел будильник. «Мина! — крикнул кто–то из моих друзей. Но еще громче заорал немец: «Найн минен! Найн!» Замешательство длилось секунды, а немец дергал меня за рукав и жестом указывал на пол. Оказывается, под полом был схрон. Откинув крышку люка, мы увидели, что в схроне спит в дрезину пьяный эсэсовский офицер в чине подполковника, а из землянки до ближнего блиндажа прорыт выход. Оказалось, что немец всю ночь пил шнапс, а утром под неусыпным оком денщика уснул мертвецким сном. Денщик, давно мечтавший перебежать на нашу сторону, чтобы сохранить свою жизнь, решил, что лучше случая сдаться в плен ему больше не представится. Вот так, ребята, за одни сутки мне повезло — не одному, конечно, а с ребятами взять трех «языков». Считаю, что орден «Славы» мне вручен за интуицию, — с открытой улыбкой закончил рассказ ветеран.

Поделиться

поделиться: