Казачьи истории

В последнее время в газете «Колос» много пишется о казачестве...

Казачьи истории

Накипело...

(Вместо предисловия)

В последнее время в газете «Колос» много пишется о казачестве в ярких красках.

Хорошо поем, пляшем, показываем гостеприимство. Ходим в мундирах, с медалями. Надеваем казачью одежду на детей, проводим слеты, показную учебу. Начинается возрождение церквей.

Все будто–бы хорошо. Да только генералов, полковников, войсковых старшин, есаулов и т. д. в районе наверное больше, чем во всем Оренбургском казачьем войске в 1914–м году.

А где работающие казачьи общины? Сколько у нас может быть казаков, если остались на селе в основном пенсионеры, а из молодых, в основном «лица недостойного поведения». Процветают пьянство, наркомания, воровство. «Казакам» — это побоку? Слово «казакам» пишу в кавычках, поскольку нынешние (упущу определение) не они. Народных дружин работа — вот та была, поддерживали порядок.

Но все же хотелось бы верить, что истинный дух казачества — не в посеребрянных погонах и «жестянках» на мундирах — в жизни возродится. Потому и высылаю редакции несколько миниатюр из того, что узнал про жизнь казаков некогда Петропавловской крепости, а ныне с. Петропавловки. Сразу оговорюсь: героики в них нет.

Гангрену — топором

Подхорунжего Андрея Фомина петропавловцы знали и уважали все! С Германской вернулся при трех Георгиевских крестах и четырех медалях. Гражданская как–то «обошла» его, на хозяйство вставал... Да вот власть новую недолюбливал, говорил частенько, что мол «хороша она, да больно уж надолго». А по церковным праздникам погоны офицерские и награды свои надевал. С того и «заработал» десять лет лагерей на Севере. Отбыв срок, работал в колхозе на лесопилке, мельнице. Прирабатывал выделкой шкур — сшитые из них полушубки, тулупы, шапки и прочее долгие годы не знали износа. И знаки отличия, чудом сохранившиеся, опять же надевал.

/Много позже Указом Президиума ВС СССР полные Георгиевские кавалеры были приравнены по своему статусу к Героям Советского Союза и полным Кавалерам ордена Славы. Андрей Иванович об этом узнать не успел. Ред./

...А Север сказался. Обмороженные пальцы стали чернеть — гангрена. «Вылечился» сам: стопу на чурбан — и... пальцы топором напрочь.

«А я против!»

Строптивым был казак Фомин Егор Степанович и слишком самоуверенным. Правильным считал только свое мнение. Богатым не был, но имел пару неплохих коней на которых лишний рубль добывал извозом.

На Пасху в церкви собрался почти весь Петропавловский люд. Церковный хор вместе с дьяконом и попом пел псалмы во имя Господа Бога. Когда пропели «Иисус воскресе! Воистину воскресе!», раздался зычный хриплый голос: «А я против!».

Все оцепенели (видно, Егор уснул и подумал, что с кем–то спорит). Патрульные вывели его из церкви при общем возмущении присутствующих. Постановили наказать его розгами и на первый раз всыпать их ему двадцать пять. Положили Егора на лавку, сдернули с него штаны и выполнили экзекуцию. С тех пор Егор Степанович стал помнить, что Иисус воскресе и воистину воскресе!

«Луконинец!»

В семье казака Петропавловской крепости Егора Островского было три дочери Ольга, Марина, Перасковья и сын Сергей, который был главным помощником отца.

Годы были нелегкими. То война, то революция, война гражданская, засуха... А тут у Егора жена умерла. Сергея могли призвать в Армию. Как жить и быть?

В это время началось восстание под руководством Якова Луконина и Степана Выдрина, выступавших против коммунистов и их порядков. В числе петропавловцев, записавшихся в отряд Луконина, был и Сергей Островский.

Луконинцев ликвидировали, а спрятавшихся от возмездия властей долго искали.

Сергея прятали всей родней. Отца ежедневно вызывали на допрос, запугивали, грозились сгноить в тюрьме заживо. Не выдержав, он повесился.

В честь пятилетия Октябрьской революции амнистировали и «луконинцев». Сергей вступил в колхоз и стал работать на ферме скотником.

...Надо было травить саранчу. В колоде, что поили телят, разводили отраву, а затем напоили из этих же колод телят, которые сдохли...

Сергея осудили на десять лет, припомнив и «луконинское» прошлое. Отбывал он наказание в Троицке разконвоированным.

Съездил за арбузами

Казак Карачев был громогласным, крепкого телосложения, как настоящий богатырь. Любил выпить, поиграть в карты, и... был неравнодушен к арбузам. Прихватив как–то деньги и кое–что для продажи на базаре, на лошади тронулся в Троицк за сто двадцать километров.

Целую телегу купил арбузов и уже хлестнул по лошади кнутом, но его окликнули картежники: «Казак, иди к нам, поиграем в карты и рюмочку приголубь для настроения».

Скоро в кармане не осталось ни копейки, проиграл и лошадь. Пришлось впрягаться вместо лошади самому. Сам вез телегу с арбузами, которые и ел долгой дорогой.

На третий день, к вечеру, он был на косогоре в нескольких километрах от Петропавловки. Набрав побольше воздуха в легкие, казак стал кричать: «Старуха, ставь самовар». Старуха забеспокоилась и самовар поставила.

— «...Скоро, — говорит, — хозяин будет дома».

Домой привез он на телеге только несколько арбузов.

— Ну, ладно, хоть сам живой, а лошадь как–нибудь наживем...

Спас от смерти

Мой дед, Изергин Александр Степанович, до конца своих дней (он умер в 1964 году) помнил, что его в 1918 году спас от смерти Шеметов Алексей Семенович, наш земляк. В это время он с группировкой казачьих войск находился в родной Петропавловке.

К счастью деда, которого везли на расстрел, Алексей Семенович вышел на крыльцо правления.

— Это, — говорит, — вы куда повезли нашего пимоката?

— Везем расстреливать...

— А за что? — спросил он.

— Он, — говорит, — сбежал с фронта и большевик...

— Отставить... прекратить самоуправство. Так, за что к тебе такая немилость?

И дед рассказал, что с настоянием его расстрелять обратился сосед. Их избы стояли рядом, ну и подворья тоже. И не заладились у них отношения, а может и на дедово добро зарился. Где только мог, он кричал и матерился насколько хватало сил, обзывал «дезертиром» и «большевиком», которого «надо расстрелять», и почти добился, этого, но расстрел не состоялся. Вот как бывает, рассказывал дед. А ведь воевал он, дослужился до унтер–офицера, участвовал в Брусиловском прорыве. А что с фронта ушел — так в конце семнадцатого не то что рядовые — генералы его бросали. А командир второй Оренбургской казачьей дивизии, в которой дед служил, всю ее в родные места увел...

«Прижимистый»

Казака Егора Суханова в Петропавловской крепости почитали за его хозяйственность. Да вот только... Казаки считали его самым скупым человеком, «прижимистый» — кликали Егора. Одевался кое–как. На рабочей одежде иногда пришивал заплаты из овчины. Жила семья Егора в старом лиственном доме, состоящего из кухни и зала, которые разделял коридор. Был большой двор, обнесенный каменной стеной, с правой стороны двора стояла механическая зернодробилка. На дворе, какого только не было скота. Поили его на речке. Зимой вырубали длинные проруби. И вот, когда первые животные уже подходили к ним, то последние только что выходили из ворот...

Выращивали зерновые и другие культуры, заготавливали корма и возили их к местам зимовки. Не было в то время ни тракторов, ни комбайнов, ни стогометов и т. д. В основном ручной труд. Первым помощником был сын Петр, которого пришлось рано женить. В жены ему взяли семнадцатилетнюю Евгению Николаевну Островскую из небогатой семьи, но очень трудолюбивую. В 1930 году у них родился сын Александр, (в 70–е годы возглавлявший районный комитет народного контроля).

В начале коллективизации Егора Суханова объявили кулаком, отобрали все имущество. Его и сына Петра выселили куда–то в Сибирь. Егора больше никто не видел, а Петр сбежал домой, но ненадолго, — донесли. Снова Петра «забрали», и он исчез навсегда. Дом Сухановых отдали школе под мастерскую...

Михаил Изергин.

Поделиться

поделиться: