Губернатор

В основу нового литературно–исторического эссе Н. И. Григорьева легла судьба удивительного человека — Ивана Ивановича Неплюева.

Н. Григорьев

                                         Губернатор

В основу нового литературно–исторического эссе Н. И. Григорьева легла судьба удивительного человека — Ивана Ивановича Неплюева. Он, виднейший Российский дипломат и государственный деятель, оставил в нашей уральской истории весьма заметный след, как устроитель Уйской пограничной линии и, как первый губернатор Оренбургской губернии /1744–1758/ годы. Шестнадцать лет верой, правдой и честью служил он Отечеству на поприще обустройства восточных Российских окраин. Под пером многих современников–историков вся биография И. И. Неплюева даже малой толикой не запятнана мздоимством, стяжательством и карьеризмом. Свой поистине недюжинный государственный ум он без остатка отдал служению постулатам уральского казачества.
    Сегодня мы предлагаем читателю отдельные главы (части) книги Н. И. Григорьева, которая, дай Бог, в недалеком будущем выйдет в свет и обретет благодарного читателя.

Часть первая

В начале декабря 1741 года из окраины Санкт–Петербурга выкатилась кавалькада легких повозок. Впереди скакала полусотня конных драгун, которую возглавлял квартирьер Окатов Петр Ильич в чине ротмистра. Изредка, приближаясь на расстояние слышимости со встречным людом, обер–офицер Окатов зычно кричал:
    — Сторонись обочь, канальи! Дай дорогу его высокопревосходительству контр–адмиралу и действительному тайному советнику! Мигом, мигом шевелись пока плетью не огладил! Мигом! Прочь!
    Встречные возницы, напуганные тоном барского окрика и видом богатой кавалькады, суетливо торопились освободить накатанную санями дорогу. Оказавшись на обочине в глубоком снегу, очередной несчастный возница, стоящий в робком поклоне по колено в сугробе, сорвал с себя шапку. Неодобрительно и даже скорее враждебно он следил взглядом за воинственной осанкой верховых драгун, исподлобья наблюдал я за дорожными кибитками. Одна, самая первая кибитка, была разрисована Российским гербом. Поворотом головы возница провожал закрытые повозки с семьей, свитой и челядью вновь назначенного наместника. Свиту замыкала еще одна полусотня конных драгун. Возница, конечно, не знал, что это по высочайшему указу императрицы Елизаветы Петровны ехал к новому месту службы Иван Иванович Неплюев — на губернаторство Оренбургским краем. И возница — звали его Силантий — с горечью костерил: — «Черт бы их побрал этих благородий! Ни поздней, ни раньше встренулись! Сидели бы на печи да грели б зад о кирпичи! А нет ить, холера их забери, разъезжают по Рассеюшке попусту! Как я теперь буду выбираться из этого снежного месива? Гнедухе снега по брюхо. Разве она вытянет груженые чувалами сани?»
    Напрасно расстраивался возница Силантий. Расписанная двуглавым орлом кибитка поднялась на взгорок и остановилась. К ней живо подскакал ротмистр Окатов. Авангардная полусотня драгун перевалила за гребень холма уже без обер–офицера. Арьергардная полусотня драгун находились еще в низине.
    Из повозки вышел И. И. Неплюев и жестом подозвал к себе Окатова: — Вот что, господин ротмистр. Впредь заруби себе на носу. Не смей никогда выражаться при нижних чинах неблагопристойно! Срам такой слышать от пьяного сапожника, надравшегося в стельку. А слышать от обер–офицера такую срамоту — уши вянут! Ясно, ротмистр Окатов?
    — Ясно ваше высокопревосходительство, — вытянулся обер–офицер в струну.
    — Службу, Петр Ильич, ты несешь исправно, но все же запомни, что обижать простых людей может только глубоко невежественный человек. А сейчас окажи честь, прикажи замыкающим колонну драгунам оказать помощь вознице. Вижу, непосильно его лошаденке из снежного плена груженые сани на дорогу вытянуть. Видишь бедняга затылок скребет и, видимо, нас расчесывает почем зря по–русски!?
    Неплюев оборвал себя на полуслове и, кашлянув в кулак, нырнул в кибитку. А Силантий, наполненный горькими размышлениями, не поверил своим глазам, когда увидел десяток спешенных молодцеватых драгун около себя. Один из них с веселым смехом скомандовал:
    — А ну–ка, дядька, бери свою Гнедуху за поводья да тяни ее из снега на дорогу!
    — Пошто так–то, соколики! Неуж–то хотите среди белого дня обезлошадить меня? Смилуйтесь ради Христа, служивые...
    — Не боись, дядька, мы на службе государевой, а не лесные разбойники. Давай тяни Гнедуху, а мы подсобим... Сам Иван Иваныч приказал помощь тебе оказать. Видел он, что ты в снегу плаваешь, как муха в молоке — пояснил тот же, старший над группой драгун. Служивые облепили сани будто муравьи и легко поставили их на накатанную дорогу.
    — Спасибо, ребята, радетелю вашему! Как звать–величать барина доброго? За кого Богу молиться, соколики? — ждал ответа Силантий.
    — Так говорим же... Неплюев Иван Иваныч — большой человек, — прокричал старший группы удаляясь...
    Возница смотрел вслед группе и не замечал, что сам он не старше этих служивых. И не замечал он еще, что творит подобие молитвы: «Да будет благословлен Господь, что несет избавление падшим в суете человеческой, что уделяет внимание, а творением своим не допускает их пребывать во сраме бесовском, не дает погибнуть душам православным во нравах иудейских... Да простит меня Всевышний за мысли крамольные, задуманные супротив барина и людей его служилых от мово глупого незнания...»

     Часть вторая

Немало воды утекло, хотя лишь два года пролетело с незабываемой встречи возницы Силантия со свитой Оренбургского наместника. Судьба и семейные экономические неурядицы занесли искателя лучшей доли Михайлова Силантия в Оренбуржье. Волею обстоятельств оказался он — сын стрелецкого бунтаря — на строительстве Уйской оборонительной линии, а вскоре и в регулярном составе Оренбургского казачьего войска.
    Земля круглая большая, а мир тесен. Еще одна памятная встреча, о которой нельзя не упомянуть, произошла у Михайлова Силантия в далекой Германии. Будучи участником «Семилетней войны» /1756–1763 годы/, встретился Силантий в Берлине с донским лейб–гвардии казаком, познакомился и забыл его имя. Встретился ни где–нибудь, а в пивной. Эта случайная встреча на чужбине близких по духу славян растопила в их сердцах ледок боевого соперничества. Из осоловевших от пития глаз донца на миг исчезла вальяжная пивная вялость и солнечным лучиком трезво брызнули искры радости. Губы растянулись в улыбке, обнажив белизну крепких зубов и вишневую свежесть десен. Незаурядный вид донца чем–то непонятным покорял Силантия и располагал к общению. Не зря, наверно, говорится, что на чужой сторонушке рад родной воронушке, а воронье карканье кажется пением соловья. «Умен и, похоже, силен донец, но и мы не подгадим,» — едва успел подумать о себе в третьем лице Силантий, как тут же услышал:
    — О! Незабудки–василечки пожаловали.
    Так в шутку и ласково называли донские казаки оренбуржцев за васильковый цвет тульей папахи, лампас и околышей фуражек. А оренбуржцы за словом в карман не лезли. И так же, имея в виду отличительный цвет донцов, на шутку отвечали шуткой.
    — Куда мы друг без друга! Тюльпанчики без незабудок не букет! А вот на пивко тюльпанчики слетаются, как мухи... Нет–нет! Совсем не на то о чем вы подумали... слетаются, как мухи на падевый мед, — ответил Силантий донцам, оглядывая застольную ватажку донцов.
    Все тот же чистый, но с примесью властного обертона голос, принадлежавший незаурядному донцу, как бы разорвал спертый воздух пивной.
    — Штоб врага бить уметь, надо ум иметь...
    — Душу пивом греть и казачьи песни петь, — вместо донца досказал в рифму из–за плеча Силантия невзрачного роста казачек–оренбуржец.
    — Ого! Последняя курица с наседала слетела, — парировал донец. — Ладно уж, словами сыт не будешь. Подгребайте к нашему столу Незабудки. Пусть посмотрит немчура, как казаки гулять умеют...
    «А пощекочу–ка я дух этого донца, попробую на нервных струнах поиграть», — подумал Михайлов Силантий и чеканно озвучил:
    — Конечно. Как Берлин папахой накрыть, так это оренбуржцам, а усы в пивке мочить да кресты на грудь... донцам!
    — Эх и врезал бы я тебе, вахмистр, по мурсалу да по глазам вижу — разыгрываешь, — ответил донец — и, подавая руку, сказал: — Будем знакомы, при рождении Емельяном наречен.
    — Силантий, — чуть–чуть задержал руку донца уралец.
    — Не против бороться на локотках? — хитровато улыбнулся донец.
«Борьба на локотках» издревле известна русским, как игра в «бабки».
    — Бороться? — как бы в раздумье засомневался Михайлов. — Но мы же с тобой не Челубей с Пересветом. Нет. Не хочу и не буду я с тобой бороться, Емельян.
    Отказ оренбуржца показался донцу трусостью.
    — Сбредил што ль? — уколол донец Силантия.
    — Да не сбредил, а просто не хочу и все.
    Из–за могучей спины Силантия выпорхнул, как воробей из–под застрехи, задиристый казачек–маломерок с двумя крестами Георгия на узковатой грудешке. Да. Тот самый, по сравнительному выражению Емельяна «курица с наседала». Парадокс природы непостижим. Несоответствие видимого с желаемым иногда так удивительно, что вызывает ироничное сочувствие... Как не удивляться, когда рост «метр с папахой», — если подпрыгнет, а фамилия словно в насмешку Великанов. Да и голос как у церковного певчего мальчика.
    Спиридон Великанов толкнул плечистого Емельяна (если б знал Спиря кого толкал) своей — с воробьиную коленку — грудешкой и чирикнул:
    — Ты, донец, на Силантия не насыкайся! Не чеши с заду коня, зашибет тебя. Не дай Бог разойдется Силантий... в заднице хоть яйца пеки.
    Несмотря на два Георгиевских креста, названивающих на его груди, много перетерпел Спиря колкостей в свой адрес. Силантий заметил, что с губ донца готово сорваться язвительное слово. Зная пороховой характер Великанова, Силантий задвинул Спиридона за свою спину, чтоб предотвратить скандал.
    — Не сикати, Великан! Донец хочет реванша. Я дам ему такую возможность. Пусть камарады посмотрят на русскую забаву. Победитель ставит штоф шнапса, при ничьей каждый по штофу. Идешь на такие условия, донец?
    — Условия хорошие. Иду.
    Односумы донца и станичники уральца сдвинули пивные кружки на середину стола. Без лишнего спора со стороны донцов, давать команду на начало борьбы выбрали Спиридона Великанова. Противники сели друг против друга, поставили локоть к локтю и сцепились ладонями не на проигрыш, а на победу. Каждый из борцов понимал, что его проигрыш — это слабость, это стыд, срам на всю Европу, поскольку цивильные немцы, соблюдая нейтралитетный интерес, забыли о своих кружках. А болевшие за Емельяна донцы, кричали:
    — Не посрами Дон вольный, Емельян! Сыпни перцу под лампасы уральцу! «Тюльпаны — огонь, «Незабудки» — ноль!
    Уральцы вторили:
    — Силантий, не подгадь! За твоей спиной сам Урал–батюшко! Жми донца, штоб из нево моча брызнула!..
    Слова что камни. Кидаясь ими боль наносят не телу, а душе. Град выкриков подзадоривал борцов. Силантий для себя сразу решил: «Нападение — это победа! Сломаю донца внезапностью!»
    А Спиря Великанов, чрезмерно затягивал счет паузами, будто шашкой рассекая ладонями спертый пивными парами воздух, с каждым разом все громче кричал:
    — Раз! Два!! Три!!!
    На долю секунды опередив противника, Силантий рывком прижал к столу руку донца.
    — Чур до трех, чур до трех: заголдели болельщики Емельяна.
    — До трех, так до трех. Знаю, што Бог любит троицу — пряча усмешкой возрастающее волнение, улыбнулся Силантий. Он уже определил, что перед ним не слабак, а достойный боец. Готовый к ответной реакции со стороны донца Силантий решил сменить тактику борьбы. Промах донца, его первоначальное поражение он отнес на захмелевшее состояние. Трезвым уральцам это было очевидно. Донец так же решил пойти на опережение. При счете «два!» он прижал руку Силантия к столу. Но это нарушение правил борьбы заметили все. Даже немцы и те заголдели.
    — Виноват «Незабудки», поспешил, людей насмешил, — смутился донец, прожигая Силантия взглядом.
    — Да уж наверно, кто вперед... тому кошку в пирог, — заметил Великанов.
А глаза Емельяна, заметил Силантий, метали молнии. Вместе с тем в них, переполненных жаждой победы, читалось: «Вахмистр, ты же не дурак да и я не полудурок. Чую, сломишь ты меня: а тебе это надо? У тебя же ладонь шире Спирькиной груди. Спьяну я вызвал тебя на поединок. Будь казаком, не меня, а Дон унизишь, перед немтырями–швабами. И потом два штофа шнапса лучше чем один! Сведем на ничью, а?»
    «Понял тебя, донец. Пусть будет по–твоему,» — с показным усердием, усердием сопротивления и маской досады на лице выдохнул Силантий. Заканчивая борьбу, Силантий ослабил нажим. Донец воспользовался уступкой оренбуржца и, как сжатой пружиной припечатал руку противника к столешнице. Теперь уже загомонили друзья Силантия:
    — Чур до трех, как положено, чур до трех...
    — Хватит! — разом сказали Емельян и Силантий, подавая друг другу руки для пожатия. Спиря Великанов нехотя подъитожил:
    — Ничья!
    Наступившую минутную оторопь нарушил Силантий.
    — Братья–казаки! Негоже нам ссориться на чужой сторонушке. Емельян и я, как и договаривались, ставим на штофу шнапса каждый...
    — Виват! — возликовали недавние противники донцы и оренбуржцы. А Емельян, подняв руку и дождавшись тишины, добавил:
    — Выпьем, братья–казаки,
по–русски, за победу над супостатом и за наше благоденствие!

(Продолжение следует)

Поделиться

поделиться: