Сегодня, 15 марта, на встрече с журналистами «Большой редакции» Юрий Поляков рассказал, как прожить на заработки писателя в современной России, почему он сочувствует нынешним молодым авторам, признался, какое собственное произведение считает лучшим, а также рассказал, над какой книгой работает в настоящий момент и почему она из эссе переросла в роман.
Юрий Поляков известен своими повестями «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба», романом «Козленок в молоке» и другими произведениями. Также он выступил одним из авторов сценария к фильму «Ворошиловский стрелок». Сейчас писатель возглавляет редакционный совет «Литературной газеты».
– Юрий Михайлович, вы сейчас больше общественник и политик или все-таки писатель и литератор?
– Я всегда был больше писателем, а все остальное – как вторая работа. Другое дело, писатель, по крайней мере в нашей культурной традиции, всегда связан с политической жизнью и тем более с общественной. Можно, конечно, найти в нашей литературе исключения, но скорее всего это было связано с их печальной судьбой, как у Платонова.
Политиком в чистом виде я никогда не был. Два раза, поддавшись уговорам друзей, я баллотировался в московскую городскую думу и потом в большую. К счастью, не прошел и политиком не стал. А общественной работой я занимаюсь, что называется, с молодых ногтей. Я был председателем совета пионерского отряда, секретарем школьной комсомольской организации и так далее.
– Чем руководствуется Министерство культуры РФ, когда решает вопрос о том, кого и как финансировать? Нет ли здесь скрытых признаков зарождающейся цензуры?
– Что касается финансирования, для меня это тоже загадка. Например, фонд кино трижды отклонил предложения продюсеров по экранизации моих комедий «Женщины без границ» и «Чемоданчик». Последняя – это острополитическая комедия, она идет в Москве в театре сатиры. О том, как у президента Российской Федерации – собирательный образ президента – украли ядерный чемоданчик. Кое-где в регионах ее поставили. Тем не менее, мне отказали, хотя продюсеры были серьезные. Почему – я ответа так и не получил.
Что касается государственной цензуры, которую я застал, она не была каким-то монстром. Это организация, которая выполняла две функции: следить за тем, чтобы в печать не попали наши секреты – оборонные и прочие, и вместе с системой редакторов осуществлять идеологический контроль. Такая цензура не пропустила мою первую повесть «ЧП районного масштаба», она вышла спустя пять лет после написания. «Сто дней до приказа» запретила военная цензура. Но дело в том, что нам всегда объясняли, почему не печатают. Ты выходил с чувством, что тебя запретили, но тебе объяснили. Парадокс в том, что сейчас зачастую эта система запретов исходит не от государства, это в основном корпоративно-групповая система запретов.
– Как продвинуться молодым провинциальным писателям? Как попасть на федеральный уровень, в литературные журналы?
– При советской власти существовала очень продуманная система поддержки молодых, куда входили функции местных писательских организаций, были специальные комиссии по работе с молодыми, специализированные издательские программы. Журналам было вменено в обязанность выпускать специальные молодежные номера, были совещания молодых писателей, по итогам которых с лучшими авторам, признанным при обсуждениях на семинарах, заключали договоры. Моя книга «Время прибытия» вышла в «Молодой гвардии» именно по договору. Что мы имеем сейчас: все журналы приватизированы, комиссий по работе с молодыми нет, система связи «местная писательская организация – Союз писателей России – Союз писателей СССР» разорвана. Может быть, ситуация изменится сейчас, после того как Ганичев (прим. ред. Валерий Ганичев возглавлял Союз писателей России с 1994 по 2018 год) ушел на покой. Но до этого Союз писателей напоминал мне уснувший штаб дивизии: в батальонах, в ротах что-то делают, а в штабе спят, не отвечают на звонки. Действительно, молодой писатель государству вроде как и не нужен. Периодически оно что-то проводит, но это все элементы когда-то стройной системы, которая собирала литературно одаренную молодежь со всей страны.
– Можно ли в современной России зарабатывать писательством?
– На писательские доходы жить можно, но для этого надо быть или автором постоянных бестселлеров, то есть стать коммерческим писателем, как, скажем, Акунин. Его серию раскрутили, она стала продаваемым продуктом, и теперь что бы там Фандорин не отчудил, есть определенный круг людей, которым это интересно. Или ты должен быть писателем широкого спектра. Я, например, живу на литературные заработки, но это и отчисления с моих пьес, которые идут по стране, и сценарии, и продажа прав на экранизацию, и роялти за переиздание романов, а некоторые романы у меня, как «Козленок в молоке» больше 30 раз переиздавались. И когда все это суммируется, в принципе жить можно и достаточно прилично. Но тех, кто может зарабатывать на литературе, мало. И их всегда было мало. Много было только при советской власти, но это отдельный разговор, я об этом писал неоднократно. В царской России единицы могли нормально жить на литературный заработок, хотя были и такие. Леонид Андреев получал пять рублей золотом за строку, Горький, Куприн зарабатывали прилично. Куприна, кстати, заставляла жена. Он же выпивающий был человек. С вечера выпивал, а утром жена запирала дверь. Он пытался выйти, а жена ему: «Рассказик». Пока не напишет, не выпускала.
Так что рассчитывать, что озолотишься на литературе, не стоит. Хорошие деньги платят сценаристам в сериалах. Я даже как-то работал сценарным доктором. Звонит мне Тигран Кеосаян и говорит: «У меня восьмисерийный сценарий про ребят из МВД, которые в Чечне воевали, деньги на него дали, но ставить его невозможно, потому что все диалоги написаны уставом внутренней службы». Надо было за неделю так отредактировать восемь серий, чтобы можно было ставить. А мы тогда дачу достраивали. Я спросил у жены, сколько не хватает, чтобы крышу закончить. Такую сумму я и назвал. Отредактировал, сериал сняли, он получил какие-то премии, МВД в восторге. Проходит время, мне снова звонит режиссер, говорит, эти ребята еще восемь серий написали, еще хуже, снова нужно редактировать. Я отказался. Кеосаян предложил заплатить в два раза больше, я все равно сказал «нет». На вопрос, почему я тогда согласился, а сейчас за большие деньги не хочу, я ответил, что тогда я работал за крышу для дачи, а за деньги я такой ерундой заниматься не буду.
– Какие дальнейшие творческие планы? Над чем работаете сейчас?
– Я сейчас заканчиваю роман, который задумывался как эссе. У меня в прошлом году вышла книга «По ту сторону вдохновения», которая состоит из эссе – как я был поэтом, как я был драматургом. К моему удивлению книга имела большой спрос, ее несколько раз допечатывали. Мне даже стало обидно, у нее тираж больше, чем у моего последнего романа «Любовь в эпоху перемен», хотя я считаю, что это лучший мой роман. Он, кстати, о журналистах. Об их судьбе от перестройки и до сегодняшнего дня. Он тоже хорошо расходится, по нему фильм будут снимать, но то, что книга эссе о писательских заморочках расходится лучше, чем роман, было для меня уроком.
И вот я решил написать эссе о том, как я был председателем партийной комиссии по персональному делу коммуниста Солоухина, потому что это очень интересная страница нашей литературной истории. Разворачивалась она на закате андроповского правления в 1983 году. Я подумал: о том, что Довлатов вышел пьяный в халате на Бродвей диссертации защищают, а о том, что лидера русской деревенской прозы чуть из партии не выгнали, ни слова. Но когда я начал писать эссе и реконструировать эту эпоху, я так увлекся, что в результате оно стало разрастатьсяи выросло в большой полудокументальный роман. Когда я уже понял, что это роман, а не эссе, мне пришлось поменять фамилии, в том числе свою. Что-то додумать, восстановить по логике. Сейчас я доделываю роман, думаю, на осенней книжной ярмарке я его представлю, называется он «Веселое время».
Также начал писать новую пьесу и продолжаю работать над книгой о советском детстве. Две-три новеллы я уже опубликовал из этого цикла. Мне захотелось написать о том советском детстве, с которым я столкнулся, потому что мне попались на глаза несколько рассказов моих ровесников и людей постарше, как Улицкая, об их советском детстве. Улицкая рассказывает о какой-то стране с чудовищными нравами, где ребенка из интеллигентной семьи отправляли в пионерский лагерь, чтобы там его окончательно загнобили. Это страна, в которой я никогда не жил. Как выяснилось, в заводском общежитии, где я рос, нравы были гораздо мягче, чем среди научной интеллигенции.
Поделиться
поделиться:
