Мир тесен

На конкурс "Эхо Великой Победы"

Мир тесен

(Рассказ–быль)

Поезд «Владивосток–Москва» остановился на станции Челябинск. Из плацкартного вагона № 7 сошел демобилизованный сержант Гриша Хижняк. Помахав прощальным жестом проводнице, он уверенно вошел в здание вокзала. В полупустом зале ожидания присел на скамью и глянул на маршрутное расписание пригородных автобусов. С легкой досадой на невезение, он слегка поморщился. Автобус в родное село отправлялся в семь утра. «Не повезло! Было б десять километров до дома, а не сто с «гаком», пешком бы чесанул. Придется всю ночку куковать, довольствуясь вокзальными «удобствами», — расстегивая верхний крючок у бушлата и готовясь вздремнуть, подумал сержант. Проваливаясь в короткий и чуткий сон, он прозевал момент, когда к нему подсел опрятно одетый мужчина. Скрип скамьи развеял полудремное состояние Хижняка. Мужчина, не скрывая доброжелательного интереса, спросил:

— В отпуск, сержант, или «подчистую?»

Хижняк глянул мужчине в глаза и где–то там, в их глубине, прочел застарелую грусть, помноженную на любопытство. Сон улетучился. Мужчина явно, всем своим видом напрашивался на разговор. Хижняку почему–то стало жаль незнакомца, в котором он увидел ровесника своего погибшего на войне отца. Погасив в себе начальную неприязнь, сержант ответил шутливо:

— Да нет. За три года 70 метров селедки съел.

— А–а–а! — понятливо засмеялся незнакомец и продолжал — А я вижу до «старшого» не дотянул... Похоже что–то помешало?

— Дотянул, батя, да вот... Молодо–зелено, погулять велено. На ступеньку перед дембелем понизили, но на должности комвзвода дослужил.

— Ясно, сержант, — с глубоким и горьким вздохом произнес незнакомец. — А я вот всю войну отвоевал в пехоте. Как говорится: «прошагал версту, а десять еще охота», — шутливо посетовал незнакомец.

Хижняк по тону догадался, что его мучает какая–то душевная боль, тревожит и, видимо, удерживает еще не достаточно близкое знакомство. Сержант был недалеко от истины. Это подтвердил последовавший вопрос незнакомца, который доверительно спросил:

— Слышь, сержант. Мы, что с тобой, так и будем незнакомцами ночь коротать? Меня зовут Кленов Иван Михайлович, а тебя?

— А меня Хижняк Гриша. Мы с мамой на Урале осели после эвакуации из Белоруссии еще в начале войны. Батьку я не помню. Мама говорила, что он так же, как и вы, Иван Михайлович, воевал в пехоте. На войне командовал взводом, а где и как погиб — ни слуху, ни духу.

— Гриша, а как звали твоего отца? — с неприкрытым волнением спросил Кленов.

— Редкое имя у моего отца было — Емельян, да и фамилия моя...

— Погоди, погоди, Гриша. Мир, оказывается, и правда тесен — еще сильнее взволновался Кленов.

— То–то я смотрю на тебя, Гриша, и узнаю — не узнаю. Сперва подумал: уж не Емельян ли Хижняк, взводный мой, воскрес? Ты же, Григорий Емельяныч, две капли воды — отец! Хочешь, верь, хочешь, не верь: знавал я твоего батьку. И могилку его знаю, где находится. На восточной околице села Поддубье, под Смоленском. Сам ево я похоронил. Три раза поднимал он взвод в атаку — Бог миловал. А на четвертый раз... я рядом — живой, а он упал, будто подкошенный. Атака вновь захлебнулась.

Вытянул я твоего отца с «ничейки», а вечером похоронил... без почестей. На моем похоронном счету он был седьмой погибший взводный. На войне ить так принято: сначала выбивать офицеров. Офицер в фуражке промеж солдат, что фазан средь куриц. Уйма их, молоденьких лейтенантов, полегло. Они по молодости лет не берегли себя. Чево скрывать... не умели мы сперва воевать, но Берлин все–таки накрыли... Батька твой, Гриша, невезучим оказался: до Победы не дожил. А меня не то Бог миловал, не то мама счастливым родила.

— Иван Михайлыч, ты, наверно, верующий человек? — спросил Хижняк.

— Не знаю, но отродясь Бога не гневал. Религию не отрицаю. А уж матом крыть на войне под бомбами, да еще вслух — Боже упаси. С детства этой ереси в мыслях не допускаю. Наградами меня война не баловала. Почему? Да потому что первый ход наградным листам давали лейтенанты, а они погибали раньше меня. Скажи–ка мне, Гриша, о чем думает солдат на войне? — и сам же ответил:

— Главная дума солдата на войне... остаться в живых.

— Даже ценой трусости? Ценой предательства? — спросил коварно Хижняк.

— Ну, нет, этим я не грешил. И все же утверждаю, что на войне самая главная дума — остаться в живых, вернуться из крови с Победой.

Победу мы добыли ценою неисчислимых жертв, ценою оторванных рук и ног. Война затихла, но долго напоминала о себе.

Два года после войны ликом всех городских базаров, церковных папертей, вокзальных перронов стали фронтовики–калеки. В силу разных обстоятельств и причин, заливая инвалидство горькой, они заполонили собою все мало–мальски людные места, становясь для власти будто бельмом в глазу. Кому–то из власть имущих, видимо, показалось, что войну пора забывать, что фронтовики–калеки портят картину мирной жизни...

Получилось как–то тихо и мирно, но враз и везде — это горькое напоминание войны постепенно исчезло. Куда? А кто его знает. Первый победный май стал забываться. Власть, якобы по просьбе фронтовиков, сняла с них денежные вознаграждения за боевые ордена. Это привело к тому, что омытые кровью награды, отцы отдавали детям на игрушки. Не отсюда ли боевые награды стали называться обидным и унизительным словом «цацки»?

— Первое время, Гриша, я завидовал ребятам с иконостасом орденов на груди, а теперь, имея одну единственную медаль «За Победу на Германией», стыжусь ее носить...

Одно скажу, Григорий Емельяныч, самая лучшая награда — это жизнь, подаренная судьбой. Давай обменяемся адресами, сержант Хижняк. Задумаешь посетить могилу отца — съездим... Покажу...

Н. Григорьев.

Поделиться

поделиться: