Запах чёрных лепёшек

Лишь бы на долю правнуков таких испытаний не выпало…\

Лишь бы на долю правнуков таких испытаний не выпало…
Запах чёрных лепёшек
Говорят, что лучше всего будят память запахи. Порой  даже лёгкий аромат всколыхнёт такие пласты былого, которые, казалось, ничем нельзя поднять. Для меня Великая Отечественная  и сегодня ассоциируется с запахом чёрных лепёшек из мороженого картофеля. 
 Родилась я в 1926 году, выросла  в деревне Каштак  возле реки Миасс.  Помню, как в шесть утра будил нас басом  из чёрной тарелки репродуктора Поль Робсон: «Широка страна моя родная…». Быстро позавтракав, взрослые спешили на работу, а мы, детвора, – в лес или на речку.
Ситцевое платьице, на ногах беленькие парусиновые баретки, мелом начищенные,  леденец на палочке или сен-сен в пакетиках, верные друзья, которых не интересовало, какая у кого национальность – что ещё нужно для счастья?
Как забыть игры на перемене в школе, которые проводил с нами старший пионервожатый? Отряды октябрят, пионерский галстук со смычком, самая праздничная песня «Утро красит нежным светом…», имена Папанина, Чкалова, Гризодубовой, на которых мы хотели быть похожими… А каким почётом пользовались обладатели значка «Ворошиловский стрелок»! Сталин же для нас был  словно Бог. Перед фильмами, как правило, шли киножурналы, и если в кадре появлялся Иосиф Виссарионович, весь зал вставал и хлопал в ладоши.
Это сегодня я понимаю, что счастливым детство, в котором был суп из картошки, забеленный молоком, страх в глазах взрослых при словах «враг народа», требование учительницы заклеить страницу в учебнике с чьим-то порт-ретом, отсутствие у  колхозников паспортов, чтобы из деревни не убежали, можно назвать только с большой натяжкой. Но мы-то от всего сердца радовались электричеству, пришедшему к нам вместе с песней «Вдоль деревни от избы и до избы…», восхищались своими  кумирами  Руслановой и Утёсовым, были молоды, строили планы на будущее.  И вдруг – война!..
Страна вздрогнула. Отец, услышав сообщение по радио, встал из-за стола и ушёл в военкомат. Больше мы его не видели: погиб наш доброволец летом 41-го, осиротив троих детей, младшему из которых было всего два года. Пришёл приказ: мальчиков-подростков отправить в ФЗО, девочек – в ремесленное училище. Мама прятала меня от уполномоченного по набору в погребе, говоря, что я сбежала на фронт: нужно же было кому-то сидеть с малышами, пока она работала.
Но потом и я пошла учеником в пимокатный цех: продуктовых карточек неработающим не давали, а голод – не тётка. Валенки нужны были для фронта. Пом-ню, мы возили их в  Челябинск для танковой бригады. Осенью помогали колхозу: таскали тяжеленные снопы, копали картошку, уставали неимоверно.  А что ели? Конопли по дороге настрижёшь, натрясёшь семян. Дома мама это семя в ступке истолчёт, картошку варёную обсыплет – только на зубах хруст. А запах чёрных лепёшек из мороженой картошки до сих пор чувствую. Как и запах серной кислоты, без которой валенки не скатаешь…
Дневная норма – три валяные заготовки. Стол для нас, девчонок, был слишком высоким, стояли на ящиках. С них, бывало,  и падали, когда от острого кислотного запаха тошнило и  кружилась голова. Зато нам за вредность дополнительно к карточкам давали пол-литра молока и 200 г хлеба. Я хлебные карточки отдавала маме, а на продуктовые брала талоны в столовую.
По вечерам мы бегали дежурить в госпиталь, находившийся на территории бывшего дома отдыха. Я закончила краткосрочные курсы по оказанию помощи раненым, и мне доверяли кормить тяжёлых.  
И всё-таки сорок первый год был  не таким страшным, оставалось ещё что продать или обменять на еду. А  в следующие две зимы стояли страшные морозы.  Нас возили заготавливать лес для фронта. Бабы со стриками как-нибудь повалят лесину, а мы в сугробах чистим стволы топорами. Ветки  собирали и увозили в кочегарку,  брёвна баграми тащили к дороге. Плачем от надсады, но тащим. А что делать?
Ещё пилили лёд на реке,  он нужен был для госпиталя. Зачерпнёшь воды в обувь – бежишь в бытовку, где дежурившие старухи сушили нам одежду и отогревали окоченевшие руки и ноги. Напиленный лёд грузили в телегу  и тащили её в гору как лошади.
Дважды отправляли меня на санитарном поезде в Тулу и Орёл за тяжело раненными. В Челябинске перегружали их в санитарные машины, развозившие по госпиталям, где освобождались места. Единственные случаи, когда мы были сыты, потому что на дорогу  выдавали паёк и одежду. На фронт обычно везли тяжёлые ящики с чем-то,  оттуда – беспомощных людей.
Шли дни. Мы все обносились, исхудали. Мама стирала госпитальное бельё и старалась экономить мыло, заворачивая его в тряпку, чтобы не быстро измыливалось. Если удавалось кусок сэкономить, меняла его на хлеб, чтобы накормить детей. Очень боялась. Тогда за 5 минут опоздания на работу давали сроки, а уж за такое и подавно.
И вот она – Победа! Не знаю, как где, а у нас было больше слёз, чем смеха – слишком многие не вернулись домой.
В послевоенные годы тоже пришлось хлебнуть лиха. Карточки отменили, а хлеба не купишь. В 1948 году я работала вместе с военнопленными женщинами в пошивочном цехе  строительства ЧМЗ, куда была направлена райкомом комсомола. Шили ватные куртки и брюки, матрасы и прочее, а я уже была мастером в этом деле. Потом довелось работать с детдомовскими подростками – такими непослушными, что вместе со мной дежурил милиционер.
В том же 48-м счастье повернулось и ко мне:  вышла замуж за хорошего человека, пошла в школу рабочей молодёжи.  Вырастили и выучили с мужем двоих детей, дождались внуков. И когда рассказываю им, за что меня и других переживших войну награждают медалями к юбилеям Победы, больше всего хочу, чтобы на их долю таких испытаний не выпало. Храни  нас всех Бог!
Зоя КИНЦОВА

Поделиться

поделиться: