Солдатские были
Подходит к концу гогд 65–летия Великой Победы. Но память о ней к датам не приурочишь. Вот и я, разбира архивы исторического музея Ларинской средней школы, наткнулся на рукопись воспоминаний ветерана ВОВ Николая Яковлевича Тихонова, поступившую нам еще в середине 70–х годов века минувшего. Нет в ней «подвиговых» ситуаций. Нет теперь и автора. Но сохранился его простодушный рассказ о некоторых эпизодах почти двухтысячидневной войны. Их я предлагаю вниманию читателей «Колос». И очень прошу редакцию: пусть голос покойного ветерана дойдет до читателя таким, каким он говорил.
С уважением,
Ростислав Логинов.
Давно я не слышу воя мин, визга и грохота бомб, которые падали на нас, артиллеристов, с пикирующих бомбардировщиков врага.
— Выросли мои внуки, и один из них, Саша, пишет мне из армии: «Не болей дед, старый воин. Я же служу и не хуже других...».
Отвечаю: «Тебе легче, сейчас нет войны, но армия — есть армия, изучай технику, Саша, в ней — сила, охраняй Родину, внук, как охраняли ее мы».
Начали болеть мои раны к непогоде и погоде. Теперь вот бессонница мучает. Встану тихо, чтоб хозяйку не будить, возьму в руки перо и наклонюсь над бумагой, пишу. Армии нашей — шестьдесят, и я старый солдат, шофер артиллерийского полка не забуду до смерти тех лет, что провел в строю, в огненные годы Великой Отечественной.
Наш 480–й артиллерийский полк, в котором я служил, входил в состав резерва Верховного Главнокомандования, и посылали нас туда, где приходилось особо туго.
...А застала меня война на Дальнем Востоке. Пади Чангальтуя, так величали местность, где мы служили. Шли, летели недели, и каждая из них несла нам тяжелые вести — немцы идут к Москве, Ленинграду.
— Вот и наша очередь, ребята, — сказали командиры.
— Едем на фронт... Стояло позднее лето. Ехали не так долго — все–таки на фронт, артиллеристы. Думали, тут, у матушки–столицы, встретим немца, ан нет, глядь, нас отправляют к Ленинграду — там особо тяжко. Полусуток только пробыли в Москве.
Комсомольский билет
Много довелось повидать за войну. Не надо пуд соли есть, чтобы узнать человека. Первые встречи со смертью, мужеством незабываемы. Люди раскрывались порой неожиданно для себя.
Мы катили к Ленинграду, не смыкая глаз. Дремали, держа винтовки в руках. В небо нацелены зенитные орудия, пулеметы. Эшелоны шли «ощетинившись», готовые к отпору.
У станции с девичьим именем Валя прозвучал сигнал тревоги: «воздух»! Мгновенно выскакиваем из вагонов, рассыпаемся. По самолетам бьют пулеметные очереди, солдаты палят из ружей.
Слышу, лейтенант кричит: «В кучу! Плотней огонь!»
— Ты что? — взрываюсь, забыв о субординации, — людей погубишь! (В кадровой армии я служил в разведке. И тактику нам хорошо довели).
Немцы в беспорядке сбрасывали бомбы не на эшелон, а на саму станцию, на паровозы, что были на подъездных путях.
Бомба упала возле сцепа двух паровозов. Взрывная волна швырнула и перевернула оба локомотива. Машинист попал под машину, и мы видели только концы сапог. Я оглянулся, — кто жив? Гляжу в кювете молодой парень (оказался помощником машиниста). Кажись, что–то с ним неладно. Бросаюсь, и сердце замирает. Металлический стержень, на одном конце, которого кольцо, диаметром 20 сантиметров, на другом якореобразная лопаточка, которой отбивают с колосников шлак, насквозь пронзил юношу.
Подзываю врача Кукина. Смотрю, паренек глаза открыл. Чистые, чистые, а все лицо в угле, мазуте...
— Браток, говорит, вырви эту железину, она у меня внутри.
Разрезали рубаху начали вытаскивать... Врач стержень тянет, я помогаю ему. У юноши вышло часть легкого, величиной с ладонь. Перебинтовали человека, перенесли на платформу, положили.
— Как дела? — спрашиваю его.
— Легче, отвечает, — а в лице ни кровинки.
Я было пошел...
— Погоди, браток. Пиджак оставил, где ранило. Билет в нем комсомольский в кармане, принеси.
Диву даюсь, человек одной ногой в гробу, а нате... о комсомольском билете вспомнил. Понесся я за пиджаком, нащупал плотную книжечку, принес, положил рядом. Глазами поблагодарил меня паренек. Попрощались, я побежал к своим...
Сколько лет пролетело, а я не могу забыть прерывистый тихий голос молодого помощника машиниста: «билет комсомольский оставил, принеси, браток».
Свои ограбили
Разгрузились на станции Аять под Ленинградом и двинулись своим ходом в районное село Винницу. Уж снег выпал большой, рыхлый, под ним — вода, земля болотная, мягкая. Башмаки тракторных гусениц не врезаются в скользкую дорогу, трактор стягивает вниз 152–х миллиметровая пушка. Солдаты 114–й пехотной дивизии, что шли с нами, своими плечами выталкивали нашу технику с нами вместе.
Устали как черти. Привал. Копаем яму, ложимся спать, часовой через каждые полчаса переворачивал спящих с одного бока на другой. Так шли день за днем. И фашист скучать не давал: устилал путь то бомбами, то листовками: «Сибиряки и уральцы, сдавайтесь, или умрете от пули и голода».
Голодать нам действительно пришлось. На руки иногда приходилось по 50 граммов сухарей. Размочишь в кипятке, проглотишь и живешь сутки. Немцы полтора месяца держали нас под Тихвином на холме. Как под Тихвином разбили фашистов, с продовольствием стало легче.
Однажды пришлось мне так туго, что хуже некуда. Я шофер. Веду свой «ЗИС–5», сухари из–под Тихвина доставляю в свою часть. Впереди показались бойцы, только что из боя, разгоряченные...
— Что у тебя?
Не успел я ответить, как они уже вычищают бумажные кули. За полчаса все уписали. Голодные были. А мне–то каково? Не доставил паек на место, приказ не выполнил. Расстрел, по законам военного времени думаю. Загоревал я не на шутку. На счастье ехал навстречу какой–то генерал, я к нему: так мол, и так. Он запиской мою невиновность подтвердил. Ну, а как ругать тех, что только от смерти вырвались?
Катюши «говорят»
Урдом, местечко в верховьях Волги, фашисты укрепили так, что дома в землю вогнали, хотели, видно, надолго остаться. Много фашист наших людей, танков там угробил. Наши орудия не уставали бить по нему, урон нес немец. Нес урон, но держался. Тут я в первый раз с «Катюшами» познакомился.
Утром как–то они закрасовались на всем нашем участке, заговорили. Немецкие позиции горели, как при сварке металла. Не умолкал грохот взрывов, и немцы не выстояли...
Наступление. Нам спать некогда. И есть некогда. Но веселее, чем под Ленинградом. Ведь мы тут врага погнали. На душе радостнее.
«Ты же лейтенанта убил!»
Мы — шоферы, трактористы–водители, не уставали испытывать голод по деталям, запчастям. Смех и грех: порой дежурим сутками на полустанке, привезут детали, а мы тут как тут, тащим каждый в свой кузов...
Смотришь на нейтральную полосу и сердце болит — стоит подбитый «ЗИС» или «С–60» и сколько же тут запчастей! Подползти охота, унести все, что можно.
С походом на нейтральную полосу за деталями подбитой техники у меня сохранилось страшноватое воспоминание.
Наш полк стоял у г. Белова. Бои прогремели жестокие, масса немецких и наших танков, машин печально высились на ничейной земле. Группа в 12 человек получила приказ отправиться ночью за запчастями. Нам был дан трактор с тележкой. Добрались благополучно. Ночь, работаем без звука: ключи обмотаны тряпицами, бинтами. Сняли две гусеницы с тракторов, подобрали рессоры, забрали задний мост. Что можно унести, бесшумно тащили к трактору, что стоял за нами в километре. Немец нас проворонил. Довольные, мы двинулись в часть. Без дозора нельзя. Трое — старший сержант Арапкин, шофер Кузнецов и я двинулись вперед, за нами, метров в четырехстах — трактор, в тележке примостились остальные бойцы. Идем, все спокойно. Но вдруг перестали слышать тарахтение сзади. Посоветовались: надо назад.
Подбегаем, я — впереди, вижу, тракторист вытаскивает из кабины тело сержанта Кузнецова, сам кричит: «Командира убил техник–лейтенант». Сзади голос Арапкина: «Рядовой Тихонов, арестуйте техника–лейтенанта».
Действую. Лейтенант стоит невдалеке, в новой форме: хромовых сапогах, диагоналевых брюках, гимнастерка перехвачена блестящим ремнем.
— Сдайте оружие, отправляйтесь с нами в часть!
— Я не подчиняюсь младшему по званию.
— С нами не пойдешь, здесь останешься, навсегда, — грубо обрываю и злость подступила к горлу.
— Ах так!
Из–под согнутого локтя левой руки возникает дуло нагана, грохот выстрела. Не знаю, какая сила на миг раньше выстрела бросила меня в сторону метра на два. Инстинкт самосохранения сработал, наверное. Сам, конечно, от смерти кинулся. Падаю на колени, даю очередь из автомата, лейтенант, как балерина, на одном месте развернулся и рухнул. Подбегаю и, плохо помня себя, опускаю приклад автомата на голову «техника–лейтенанта».
— Тихонов, ты же убил лейтенанта Красной Армии — слышу чей–то крик.
— Убил! Ну и что?
Тракторист бросился ремень блестящий подбирать.
— Убью мародера, — кричу. Самого трясет, но тракторист попятился.
Привезли в госпиталь раненого сержанта Кузнецова и тело лейтенанта.
Там меня вызывают к начальнику, главному хирургу.
— Ты прикончил лейтенанта? — спрашивает он.
— Да, я. — И рассказал, как было дело.
Врач внимательно посмотрел на меня, в конце что–то шепнул медсестре. Та уходит и приносит стакан полный белой жидкости.
— Пей! — и врач долго глядит в глаза.
Я выпил. В грудь волнами вошел холод — впервый раз спирт не разведенный «принять» довелось, да еще столько за раз. Сержанта Кузнецова оставили делать операцию. Пуля застряла в грудной клетке. Вторая — на вылет.
А мы прибыли в часть. Спустя немного времени, наш техник–лейтенант Денисенко кличет меня:
— Тихонов, вызывает полковник из особого отдела.
Арапкин и другие ребята толкуют: «Не бойся, мы все за тебя, скажем, не винен ты».
— Рядовой Тихонов явился, – докладываюсь особисту.
— Значит, отличился, солдат?
— Я убил. Делайте, что хотите.
Надо сказать, что в те часы я был сам не свой, нервный и в то же время безразличный к своей судьбе.
— Молодец, солдат!
Взглянул на полковника. Нет, тот не иронизирует. Я вздрогнул.
— Никакой он не техник, не лейтенант, — продолжал полковник. — Крупный фашистский шпион! Очень опасный. А вот некоторые ваши товарищи опозорились, я говорю о тех, в тележке, которых фашист разоружил. Не давай командира в обиду, солдат, и кто на него покушается, уничтожай того беспощадно. Так закончил полковник и пожал мне руку. С этим кончалось мое нервное перенапряжение.
Товарищи встретили меня тепло, с шутками. А вот старший сержант Кузнецов скончался в госпитале...
* * *
...Славный май 1945 года наш полк встретил в Восточной Пруссии, в порту Пилау. На косе, выступающей в Балтийское море, фашисты и власовцы дрались на смерть. Пленные нам потом говорили, что пробующих сдаться, расстреливали сзади эсесовцы.
Сколько же техники мы тут взяли — пройти невозможно: танкетки, броневики, машины... Здесь мы дали в небо победный салют в высокое голубое небо. И, наверное, не у одного солдата в это время вспыхнула мысль: пусть никогда не будет проклятой бойни, за тишину и мир пожертвовали собой лучшие... За мир надо бороться.
Поделиться
поделиться:
Безопасность во время религиозных мероприятий обеспечивали полицейские, росгвардейцы, участники добровольных народных дружин, представители казачества, работники частных охранных организаций
Отмечаемый ежегодно государственный праздник 12 июня не для всех ассоциируется со светлыми событиями истории нашей страны. Этот день фактически связан с произошедшим распадом СССР, что многими воспринимается как трагедия. С другой стороны, президент подчеркивает, что воспринимать этот день лишь с точки зрения недавних исторических событий было бы ошибочно. У России богатая история, и на всем ее протяжении наша страна развивалась, преодолевая все сложности. Этот день, по мнению президента, должен стать символом многовекового становления нашего государства-цивилизации. А что об этом думают южноуральские эксперты? Читайте в нашем материале мнения представителей «Экспертного клуба Челябинской области».
Фестиваль сегодня днем, в День России, открыли на новой сцене у Детской филармонии